В семье Горюновых произошла история… Как её назвать-то… Непонятная? Да чего там непонятного…Тухлая? С гнилым, но всё-таки ароматным душком? Или просто вонючая? А, может, абсурдная? Или противоестественная? Хотя какая же она противоестественная? Скорее, просто нестандартная… Нет, не то всё, не то…Опять же, есть примеры… Короче, полный караул. А дело в том, что сыночек горюхинский, дитятко любимое, солнышко разлюбезное, единственный свет в единственном оконце, Генечка решил, наконец, жениться. Нет, дело, конечно хорошее, и никакого «нестандарта» здесь нет. Замечательное дело! Житейское! Поэтому вопрос «зачем» даже и не возникал. Возник другой – на ком? На Марусе Вяльцевой. Впрочем, кому Маруся, а всем остальным – Мария Васильевна. Директор туристического агентства. Кандидат и депутат. Уважаемый в обществе человек. Впрочем, это всё такая, право, «уважаемая» ерунда… А вот то, что у неё детей нет – это действительно хорошо. Хоть какой-то явный плюс… Правда, она старше Генечки больше чем на два десятка лет. Ему сейчас двадцать два, а ей, соответственно, под сорок пять – баба ягодка опять. А Маруся, пардон, Мария Васильевна, действительно та ещё ягодка! Даже не ягодка, а целый ананас! К сожалению, уже надкусанный до появления Гени (и в качестве жениха, и даже ещё раньше – до его рождения), и уже не одним любителем таких экзотических фруктов (она сходила под венец уже три раза, и все эти разы, конечно же, неудачно. Конечно же! Естественно! Как же иначе может быть, если до сих пор в свободном поиске!) В общем, эта самая Мария Васильевна – ох, это та ещё Маруся! Цветок душистых прерий, Лаврентий Палыч Берий. Это в том смысле, что пробу негде ставить. Везде поставлена. И не раз.
Но, как говорится, любовь зла – полюбишь и ананас, и пробу, и Лаврентия. Хотя даже не в её возрасте и неоднократной надкусанности дело! Лямур, как известно, ровесников не ищет, и соблюдению невинности-непорочности особого значения сейчас не придаёт. Тем более если эта самая ягодка-ананас – пока та ещё конфетка! Регулярные занятия большим теннисом (так и напрашивается в рифму медицинское название мужского достоинства, в котором трёхзамужняя (и это только официально) Маруся - большой специалист.). Бассейн, массаж и баня. Фитнесс и шопинг-жопинг… Всё это при ней, при этой ананасово-конфеточной Марусе! И никто не говорит, что это плохо. Хорошо! Замечательно! Экстра-класс! Такие наши… бизнес-вумен в булочную на такси не ездят! У них для булочных и персональная прислуга имеется, и персональное авто с личным шофёром, он же – походно-транспортный, хм, обслуживатель, этакий походно-полевой муж. А что? Очень удобно! Главное, всегда под рукой и всегда в полной боевой готовности за её «бабки». Да и вообще просто замечательно, что женщина в расцвете лет не даёт себе завянуть. Вот всем бы так и цвести, и пахнуть, и при этом ещё и вонять большими, пусть даже хотя бы внешне честно (хотя кого ты сейчас этой липовой честностью обманешь!) заработанными деньгами.
Но было, правда, ещё одно обстоятельство… Всем обстоятельствам обстоятельство… Камень раздора и преткновения интимно-пикантного характера, и именно в отношении к их конкретному горюновскому семейству… Дело в том, что Маруся и Генин папаша, Виталий Игоревич, в дни их теперь уже достаточно далёкой, но очень бурной комсомольской молодости… В общем, состояли в отношениях, и не только как члены бюро комсомольского горкома. Да, целых два года (папаша Горюнов предпочитает говорить: ВСЕГО два года) - и в самых тесных, теснее которых просто не бывают. Да и потом, когда уже и Виталия, и у самой Маруси был собственные семьи, тоже периодически друг друга не забывали. Как опять же говорится в старой народной поговорке, старая любовь - лучше новых двух, если старый козёл борозды не портит.
И теперь, и вот, и вдруг - Генечка. Совершенно неиспорченный, молодой и привлекательный человек, любимый сын любящих родителей. Через год заканчивает экономический факультет, причём учится качественно, не только для «корочки». Папаша Горюнов ему уже и место загодя забронировал, в совместном шведском представительстве одной незаметно-сказочно богатой жирной фирмы. И невесту ему уже присмотрели, девочку Настеньку. Настенька умненькая, ласковая, на фортепиано играет. Правда, нос слегка с горбинкой и скулы – наследие монголо-татарского ига – широковаты, но кто из наших прапрапрапрабабок в тринадцатом тире пятнадцатом столетиях не лежал под грозными степными завоевателями? Опять же дедушка – целый генерал-полковник неважно каких войск. Поэтому и папа Настенькин, ни рыба-ни мясо, ни птица-ни колбаса, понятно, не дворником работает, и мама, хоть и не генеральская дочь, и вообще дура набитая, но тоже пристроена. Общественной баней заведует с интимными, отдельными и совершенно необщественными номерами.
Сами папа и мама Горюновы выступили в отношении сообщения о предстоящей женитьбе единым яростным фронтом.
- Тоже, бля, нашлись… Пугачёв с Киркоровой! – орал папа, красиво, как во времена своей бурно-активной комсомольско-партийной молодости, сверкая глазами и брызгая слюнями. – Те хоть вместе песни поют, есть чем заняться на досуге. А вы чего будете? Напару туристам мозги засир…ть?
- Виталий Игоревич! – строго сказала присутствовавшая при этом бабушка Горюнова-младшего и, соответственно, тёща его, Горюнова-старшего, бывшая институтская преподавательница «великого и могучего». – Нельзя ли обойтись без простонародных выражений?
- А то, что он говорит, это не выражение? – не смутился папа. Временами он бывал и гневен, и крут. – Нет, я вам такой… праздник любви и страсти устрою, что похороны веселей покажутся! Короче, нет, нет и нет!
Генечка молчал, только видно было, как у него под аккуратно выбритыми щёками перекатываются скуластые желваки. В общем, понятно. Характер один в один как у бушующего папашки.
- Хотя действительно, - согласилась и бабушка-тёща. – Если представить, то это будет не брак, а какое-то «Средство Макропулоса».( Она в своём преподавательском прошлом преподавала ещё и литературу, поэтому считала себя имеющей полное право в разных жизненных ситуациях ссылаться на классиков.)
- Я только одного никак не пойму… - хлюпала совершенно здоровым носом растерянная мама. – Чего это… старой колбасе от тебя надо? Денег? Да у неё своих навалом. Мужских обязанностей? С такими капиталами для неё это тоже не проблема. Остаётся одно – на свежатинку потянуло, - и тут мама не выдержала и показала своё истинное прекрасное лицо. – А вот х… ей, а не свежатинки!
И для пущей демонстрации своих намерений потрясла в воздухе сложенной в кукиш правой рукой. Хотя как раз вот этого делать ей совершенно не стоило, потому что это был уже явный перебор.
- Ира! – опять благородно перекосило бабушку. Её, стало быть, родную маму.
- Чего Ира! Чего тебе Ира! Я всю жизнь Ира! И когда вот за этого козла похотливого выходила, тоже была Ира! Чего вам всем от меня надо?
- Значит, так, партайгеноссе, - сказал Геня, не расслабляя скуловых желваков. - Я Марусю люблю, она любит меня. Нам от вас ничего не нужно. Просто я, как честный человек, решил поставить вас в известность заранее, а не перед свершившимся фактом.
- Благородный, бля… - остывая, пробормотал папа.
- Чего благородный, чего? – заорала теперь уже мама. – Ты чего? Ты совсем сдурел? Ну семейка! Не пущу! Да ты знаешь, кто она есть на самом деле? Её так и называли - переходящее Красное Знамя! Краснознамённая подстилка!
Увы, и эта велеречивая патетика ожидаемого эффекта не произвела.
- Не катите, маман, - сказал Геня ( иногда он позволял себя выражаться вульгарно). – Я всё знаю. Только это ничего не меняет. У нас любовь. Если ты забыла, это такое большое и светлое чувство.
- Угу, - отозвался филином папа. – Большое половое. Нет, ты мне скажи: тебе чего, молодых задрыг не хватает? Вон их, по улицам, целые табуны! Да и Настя – тоже нормальная девушка. На фортепиано играет. Знает как поэта Блока звать по имени и даже по отчеству. Чем тебе не пара?
- А я генералом быть не собираюсь! – нахально заявил Геня и даже ногу этак по-наполеоновски вперёд выставил.
- Почему генералом? – не понял папа.
- А зачем же ещё на генеральских внучках жениться?
- Я же говорю – начитанный… - непонятно то ли похвалил, то ли обматерил Виталий Игоревич.
- В общем, заявление мы уже подали, - забил Геня в родительский гроб последний и окончательный гвоздь. – Расписываемся в конце августа. Всё. Я поехал.
- Далеко? – выдала совершенно глупый вопрос теперь уже окончательно сражённая мама.
- Куда же ещё? – искривился сын в змеиной улыбке (Нет, так бы прям и убила бы насовсем!)
- Вы чего же…это… уже? – ехидно прищурилась она, но глаза, впрочем, опустила и чуть порозовела мочками ушей.
- Ага, - простодушно признался Геня.
- Самэц! – довольно сказал папэц.
- Есть в кого! – огрызнулась в ответ мамэц.
- Так что не скучайте! – сказал Генэц и, услышав как вздохнула бабэц, быстренько выкатился из квартиры. Вот какой, право слово, половосозревший молодэц!
- Ну и чего ты сидишь? – накинулась Ирина Ивановна на Виталия Игоревича, как только за их счастливым сыном захлопнулась дверь.
- А чего я должен делать? – рявкнул он в ответ. Да, нервы ни у неё, ни у него были совершенно ни к ангелу, ни к чёрту. Такое часто бывает накануне счастливого свадебного торжества!
- Звони этой своей…курве! Договаривайся, денег сули, чего хочешь делай, но делай хоть чего-нибудь, делай, не сиди!
- Куда звонить-то? Откуда у меня её телефон?
- Когда к ней под юбку лазил, то телефон-то, небось, знал!
- Ириш!
- Ух, как врезала бы щас тебе… На!
- Откуда?
- От верблюда! Что же я, к сыну в записную книжку заглянуть, что ли, не могу?
- Можешь. Ты всё можешь. Ты же танк! Хорошо, что он не видел.
- Ох-ох-ох! Прям испугалась! Чего мнешься? Звони, гад!
- В общем, договорились встретиться, - и Виталий Игоревич взглянул на часы. – Через час. В кафешке на набережной.
- А я думала, у неё в постели! – не преминула подпустить очередную шпильку Ирина Ивановна.
- А хоть бы и в постели! – сжал зубы Виталий Игоревич. – Достала уже своей ревностью! Надо было с тобой ещё когда Генки не было разводиться!
- Чего ж не развёлся-то? А-а-а, папы испугался! Конечно, он бы тебя из аспирантуры в два счёта вышиб! И отправился бы ты, милый, в армию! А дядя Петя постарался бы найти тебе местечко! Тёплое-претёплое! Где-нибудь на Таймыре!
- Ох-ох-ох! Испугала! – завёлся по новой Виталий Игоревич. - Да кому ты была бы нужна, если бы не я? Тебе же уже за тридцатник перевалило, ты вместо духов уже нафталином воняла! Вот и вцепилась в меня мёртвой хваткой с папашей своим! Вы всё ловко просчитали: молодой, ни разу не женатый, из деревни, без блата, всё своим хребтом, деваться некуда. Надо брать!
- Нет, посмотрите, какой бедный-несчастный! Облапошили его, по рукам-ногам связали! Да если бы не мы, то ты бы сейчас так и гнил в своей деревне! Или спился бы под забором! А уж чтобы свою фирму открыть…! Ты же без папы, царство ему небесное, был полный ноль! Кобель с амбициями!
- Деревней, значит, попрекнула? Лаптями? Да если хочешь знать, то мои деды самыми знатными хлеборобами были в районе! На областной Доске Почёта висели! Вас, интеллигентов вшивых, хлебушком кормили, чтобы вы свои никому не нужные диссертации могли писать с сытым брюхом! Вы моим дедам в ноги кланяться должны, а вы от них морды воротите: «деревенщина» «лаптем щи хлебаете»! Достали своим благородным, бля, происхождением!
- А ты своим бл…вом! (нет, спорить с Ириной Ивановной было бесполезно. А ведь какой скромной была в девические-то годы! Прямо Морозко из известного в то время кинофильма! А чтобы матом – так это с ней, замороженной, обморок бы тогда случился! Наверняка!)
- Значит так: или она отстаёт от Генечки, или я её убью.
Виталий Игоревич посмотрел жене в глаза и сразу понял: нет, не шутит. Будет кровь. В глазах был написан и приговор, и клинический диагноз. Вот уж действительно интеллигентная семейка!
- А ты чего? Не пойдёшь, что ли?
- Нет.
- Интересное кино… - пробормотал Виталий Игоревич. Одному ему встречаться с бывшей любовницей как с потенциальной сношенькой чего-то не климатило.
- Не могу я, - буркнула жена. – Чувствую – не сдержусь. А уж если вцеплюсь ей в её глазёнки бесстыжие, то какая уж тут будет дипломатия…
- А не боишься, что она и меня в койку потащит? – прищурился Виталий Игоревич. – До кучи, так сказать? Семейный подряд!
- Ну и чёрт с тобой… - все так же глухо ответила жена. – Не убудет. Всю жизнь лазил… Но только чтобы она от Геньки отстала. Очень прошу… Да иди же! – вдруг крикнула она. – Чего сидишь? Мне всю жизнь искарёжил, теперь и сыну хочешь? Был бы отец жив, он бы тебе устроил, скотина!
- Привет, - сказал Виталий Игоревич.
- Привет, – услышал ответное и по интонации сразу понял: встреча не обещает быть томной.
- Хорошо выглядишь.
- Ты не лучше.
- Понял. Шутка. Чего будем заказывать?
- Чего хочешь.
Они сидели за столиком у широченного, во всю стену окна. Господи, да какие сорок пять, вдруг с тоской подумал Виталий Игоревич, исподтишка разглядывая стройную эффектную женщину сидящую напротив. Тридцатник, больше ей не дашь! Хороша, стерва! У Генки всё-таки мой вкус! Такую бабу… У него мелькнула совершенно сумасшедшая мысль сделать Марусю любовницей для них двоих. А, впрочем, почему сумасшедшая? Чего тут дикого? У того же Николая Второго и его братца (кажется, Константина) была же одна на двоих эта балеринка, Матильда Кшесинская. И все троим было удобно, выгодно и обоюдоприятно. А чем они с сыном не цари? Маруся же – та ещё кобыла. Её не то что на двоих – на целую роту хватит.
Виталий Игоревич посмотрел ей в глаза и понял, что с этими своими грешными мыслями полностью разоблачён. Да, умела она понимать мужиков с полуслова, с полувзгляда, умела! Чего-чего, а в этом ей, стерве, не откажешь! Нет, никакой оскорблённой добродетели (да и чего перед ним-то, Виталием, девочку-целочку из себя строить!), никакой враждебности или брезгливости, вообще никакого выраженного негатива в её глазах он не увидел. Маруся смотрела на него так, как, наверное, один человек смотрит на другого, которого он когда-то очень давно хорошо и близко знал. А потом они расстались, и вот через очень-очень много лет снова встретились, и теперь вот этот, первый, смотрит на этого второго и удивляется: и с этим чмошником я когда-то дружила? Была близка? Неужели? Как же это я могла-то? Ну, дура! Нет, нет, больше мне такого счастья и задаром не надо! Пользуйтесь, кому хочется, сами, а меня больше в эту «дружбу» заманить не удастся! Поумнела!
- Ну, чего, голубок? Налюбовался? – насмешливо произнесла Маруся - Мария Васильевна, отчаянная комсомолка – туристический директор.
- Да…- кивнул он головой. – Оказывается, «не для нас, козлов, сей цветочек рос!» Марусь, ну почему ты такая…
- Какая? – спросила она совершенно серьёзно, хотя в её действительно красивых и , чего уж там говорить, бл…ских глазах черти начали привычно гопака отплясывать.
- Ладно! - и Виталий Игоревич даже головой потряс, словно прогоняя наваждение. – Давай без этих… реверансов. Тебя я могу понять. Поезд уходит, скоро даже сверстники перестанут замечать, - и напрягся, ожидая что бывшая любовница в ответ на это обидное замечание выдаст сейчас чего-нибудь…яростно-комсомольское. Но не дождался, не угадал. Марусю такими мелкими уколами было уже не пронять. Та ещё… стройотрядовская закалка!
- …а тут серьёзный, симпатичный, положительно воспитанный мальчик из хорошей семьи. Захомутать его тебе ничего не стоит, баба ты тёртая, опыт имеется. Сиськой перед ним помахала – вот он и поплыл. Тем более махать ты умеешь. ( и опять – ноль эмоций. Действительно танк!) Ещё с комсомольских времён.
Виталий Игоревич подвинулся ближе, заглянул ей в глаза.
- Слушай, а может бандитов на тебя напустить? – спросил он ласково и нежно. – Нет, серьёзно! У меня есть хорошие бандиты! Дорогие, правда, но на что не пойдёшь ради единственного сына! А чего? Так тебе морду отштукатурят – даже слепой потом не позарится. А Марусь? Как считаешь?
Он говорил всё это таким доверительно-дружеским тоном, словно спрашивал совета: выдавливать ему чирей на заднице или подождать пока тот окончательно созреет.
- Не получится, не надейся… - начала было Маруся, но Виталий Игоревич, источая всё ту же вежливую улыбку, её невежливо перебил.
- Да я и не надеюсь, Маруся! Я точно знаю! Да и ты вперёд-то посмотри и сама убедишься. Ну, чего у вас может быть впереди? Понятно, с месяц, два, три, пусть полгода – постельный угар. В этом ты - мастер спорта, и не простой – заслуженный, с этим не спорю! Сам, помню, тебе это почётное звание присваивал. (Ну обидься же, обидься! Мне тогда легче будет с тобой разговаривать! Нет, никак! Ну что за баба!) А как всё устаканится, войдёт в колею, в привычку? При самом лучшем раскладе – лет пять, не больше. И всё. Жопа об жопу. Ты же всё это сама прекрасно понимаешь!
Комсомолка-ударница Маруся совершенно неожиданно и понятно вздохнула. Следом за ней вздохнула и бизнес-вумен Мария Васильевна. Всё сошлось в одну точку и обозначилось одним этим вздохом, который прямо и недвусмысленно сказал: твоя правда, Виталюша! Пять календарей! Почему именно пять? Ну, шесть… Ну, восемь-десять, не больше… На большее она просто не потянет, нет! Выработала ресурс! Господи, почему такая несправедливость? За что?
- Ну, хорошо… - услышал он после этого многозначительного дыхательного движения. – Чего предлагаешь?
- Вот разговор! – оживился Виталий Игоревич. Приятно, чёрт побери, чувствовать себя искусным дипломатом, который сегодня дома не получит сковородкой по башке.
- План такой. Генка женится на… В общем, есть одна положительная девочка, тебе её знать совершенно необязательно… А ты… А ты, Маруся, остаёшься с ним просто так. Без регистрации. Чего тут такого? - и он даже позволил себе пожать плечами. - Сейчас сплошь и рядом. А молодым надо жить, создавать крепкую российскую семью, ячейку, бля, общества. Опять же я тебе денег дам. Хороших денег! Само собой, не наших, не рублей!
- Хорошую же ты мне роль приготовил, - усмехнулась Маруся. И от этой её всколыхнувшей память усмешки у Виталия Игоревича опять, как в те задорные комсомольские годы, заныло-засосало под ложечкой.
- Ну а чего… - он даже растерялся. – Ты же всегда, всю жизнь, с мужиков тянула. Ведь тянула же! А, Марусь?
- Чего Марусь?- опять усмехнулась она. Только на этот раз очень нехорошо. Совсем не по товарищески. Абсолютно не комсомольски.
- Ну и тянула, ну и чего? А ты чего хотел? Чтобы задаром вам, козлам похотливым, подставлялась? Щас! Нашли дуру! А теперь не хочу. Теперь я сама богатая. Наелась. Сама могу выбирать.
- Выбери, Марусь, выбери! – тут же охотно согласился с ней Виталий Игоревич. – Хоть меня выбери! Я опять согласен! Я на всё согласен! Только парня отпусти! А?
- Не-а,- сказала Маруся и покачала головой. – Не отпущу. Мой. Люблю. Тебе этого, правда, не понять. Ты же не на любви женился, а на должности… А я хоть и на старости лет, а отлюблю как следует. Для себя. Без ваших поганых подачек. Понял, Витусик? Так и свекровушке моей разлюбезной передай? Чего ж она-то не пришла? Небось, рвёт и мечет? Так пусть зря не мечет. Мы с ней дамы одного возраста, уже немолодые, а от нервов в наших-то годах запросто и родимчик хватить может. Так что объясни её всё, Витусик! И объясни, что лупить тебя, как раньше, сковородкой по башке не имеет совершенно никакого смысла. Тем более, что папашка-то её генеральский теперь уже во сырой земле, так что пора прекращать генеральскую дочку из себя корчить. Прошло времечко золотое, когда на «Чайках» раскатывала да в «военторги» двери пинком открывала.
- Да, прошло… - охотно согласился Виталий Игоревич. – У какого-то царя средневекового на кольце так прямо и было написано: всё пройдёт. Видно, умный был царь. Не то что мы, дураки.
- А, может, я вам ещё и внука рожу!- вдруг счастливо рассмеялась Маруся. Виталий Игоревич автоматически посмотрел ей на живот: может, уже с икрой? Чёрт её знает. Пока вроде незаметно.
- Или внучку! – Маруся сделала вид, что не заметила его настороженного оценивающего взгляда. – А, Витусик? Ты кого хочешь?
- Роди, роди… - кивнул он. – Ты девка боевая, комсомольская. С тебя станется.
- Да, прав был Ванька Исакян… - сказал он, помолчав. Поднял на Марусю глаза и, увидев её настороженный взгляд, всё же не удержался, ударил под самый дых:
- Ты же помнишь Исаяна!
- Нет, не помню, - ответила Маруся и закаменела скулами (так-так… Хорошо! Не помнит она… Так я сейчас тебе напомню! Во всей красе!).
- Ну как же, Марусь! – и улыбнулся широко и радушно. – Весна восьмидесятого, пионерский лагерь «Ленинец» на Оке, городская комсомольская конференция. Высокий такой, с чёрными усиками! Из орготдела обкома! Он ещё драл тебя во все дырки… - и вздохнул притворно. – Извращенец… А чего поделаешь: южная кровь! Ну, вспомнила?
- И что? – не ответив, ответила она на вопрос.
- Да! Так вот Ванька мне как-то сказал: нет ничего страшнее и неотвратимее, чем баба, которая что-то серьёзно задумала. Остановить такую – дохлый номер. Умный человек Ванька.
- Дураки банкирами не становятся. А ты - скотина, – сказала она как ударила. – Не хотела я с тобой ругаться, Витусик, но, видно, не миновать. Значит так. Ничего у тебя с твоей… ладно, пропустим, не выйдет. И вашего сына я вам не отдам. Любовь, Витусик! Тебе это слово не ведомо.
- И ещё… - сказала она, помолчав. – Насчёт Гены… Мне, дорогой ты мой, любезный свекорок, одна старушка как-то сказала: не спеши жалеть несчастных. Я тогда молодая была, глупая, и этих слов не поняла. А сейчас… - и усмехнулась жёстко, по-мужски, - … повзрослела и вижу: права оказалась старушка-то! Так что не спеши! И это ещё неизвестно, кто действительно несчастный: ты или Геннадий!
Она, улыбнувшись, прикрыла глаза, в высшей степени утончённо-элегантно качнула точёной ножкой, обутой в блестящую, такую же точёную, словно это было естественное продолжение её ноги, туфельку. У Виталия Игоревича заныло в паху.
- Да… - поджал он губы, отводя свой плотоядный взгляд от ножки-туфельки. – Дети платят за грехи родителей. Всё правильно. Ну что ж… - и поднялся из-за стола. – Вижу: не убедил. Тогда совет вам, как говорится, и любовь. Может, и на самом деле родите. Совместными-то усилиями чего не замесить? Дурацкое дело нехитрое!
Он вышел на улицу, сел в машину, включил зажигание. Шёл светлый, тёплый, искрящийся мелкими бриллиантовыми брызгами, весёлый дождь. Виталию Игоревичу надо было показаться на работе, но работать после разговора с Марусей почему-то совершенно расхотелось. Может, к Хачику поехать? Подберёт бойцов-специалистов, чтобы устроили красной девице Марусе сеанс оздоровительной косметики…Он доехал до дома, поставил во дворе машину, но в подъезд не пошёл. Поднял голову, посмотрел на окна квартиры, непонятно хмыкнул и вышел в умытый всё тем же дождём сквер.
Ему вдруг стало очень весело и вообще как-то свободно и ясно. Не очень-то хотелось признаваться даже самому себе, что Маруся – недалёкая, жадная, блудливая, легкомысленная – оказалась не такой уж глупой и порочной, которую он привык себе представлять, но… Может, Генка и прав, вдруг подумал он. Ну, старше, ну с мужиками повертелась в своё удовольствие – ну и что? Святых нет. Святые – самые грешники. И действительно за всё на свете надо платить. Не расплачиваться, нет! Расплачиваться надо за пороки, а платить за оставшееся всё. В том числе, и за добродетель. Она, добродетель-то, тоже нелёгкий крест, да и что из себя представляет? Те же пороки, только запрятанные в такой глубокий подвал, в который никто посторонний не заберётся, и о существовании которого знаешь только ты, ты лично. Другим туда хода нет. Да и где границы между этой самой добродетелью и пороком? И то, и другое, просто игра, элементарное лицемерие. И мы всё играем, играем…Никак не наиграемся… Ладно! Вот так и решим. Ничего менять не надо. Пусть всё идёт как идёт. Как говорится, что Бог ни делает… И кто его знает, а, может, и на самом деле скоро дедом стану? Пора бы уже! Как есть пора! Хоть ещё одна, кроме сына, родная душа появится…
- Мужик, третьим будешь? – услышал он сбоку глухой хриплый голос.
- А давай! – вдруг весело сказал Виталий Игоревич. – Чего нам, дуракам! Гулять так гулять!
- Повод, что ли, есть? – повеселел и «страдалец».
- И ещё какой! – согласился Виталий Игоревич. – Двести лет гранёному стакану!
Он расстегнул куртку и полез в карман за деньгами…