Алексей Курганов

Завещание Меньшикова

         Летом 1727 года герой Полтавской битвы, Генералиссимус морских и сухопутных войск, Первый член Верховного Тайного Совета, Военной Коллегии Президент, герцог Ижорский, Светлейший князь Римского и Российского Государства Александр Данилович Меньшиков написал два завещания. Одно, политическое, было адресовано Сенату, другое, имущественное – семье. Он искренне покаялся перед своим духовником во всех своих грехах и приготовился к смерти. Мало кто знал, что было и третье завещание, адресованное будущим правителям государства Российского. И уж никто, кроме самого Светлейшего, не знал его содержания, которое – опять же по смутным слухам - заключало в себе настолько важную информацию, что могло бы потрясти устои не только российские, но и международные на многие и многие века.

         Министр внутренних дел Российской Империи, статс-секретарь Плеве – губернаторам градоначальникам и обер-полицмейстерам. 12 февраля 1904 года. Совершенно секретно. Лично в руки.

         «В то время когда армия и флот ведут военную кампанию на Дальнем Востоке, неблагонадёжные элементы осуществляют различные противоправные подрывные действия, в том числе и противогосударственной направленности… В частности,  в некоторых местностях империи зафиксированы акты саботажа и диверсий на военных объектах и складах. Считаю, такие факты недопустимыми и требую произвести все необходимые действия для пресечения подобных действий... Отдельно обращаю внимание на факты нападения на государственные и частные архивы, в которых хранятся важнейшие исторические документы Государства Российского. В частности,  в результате нападения на дворец князя Юсупова в Санкт-Петербурге разорён и частично похищен архив ближайшего сподвижника государя Петра Алексеевича (Первого), Светлейшего князя А.Д. Меньшикова»…

         Осень 1942 года выдалась в Париже на удивление тёплой и совершенно не по-французски спокойной. Город, испокон веков неугомонный, шумный и свободолюбивый, давно смирился с оккупацией и жил своей прежней довоенной жизнью. Французы, а особенно парижане, умеют удивительно быстро приспосабливаться к самым непростым жизненным ситуациям, а вот воины из них – никудышные. Право слово, не воины, а вояки. И как это только в 1812 году император Наполеон сумел дойти до самой Москвы? Хотя, что Москва? Так, просто большая деревня… Мало ли их, деревень, на Руси…

         Аркадий Апполонович Кудасов, представитель и потомок древнейшего русского княжеского рода Долгоруких, проснулся в девятом часу утра в скверном настроении. Ну вот, почти опоздал, досадливо подумал он, взглянув на  стоявший, на тумбочке нарядно-изящный будильник, привезённый прошлым летом из Женевы. Аркадий Апполонович был высок и по-армейски строен, хотя некоторая сутулость уже выдавала в нём человека, который много времени проводит (точнее, вынужден проводить) за письменным столом, но по-прежнему не чурается гимнастических упражнений. Волосы у него были короткие, брови – лохматые и ухоженные, усы густые и аккуратно постриженные, уши – аккуратные и прижатые к затылку. Общее аристократическое впечатление портил крупный, выползающий на щёки нос, родовой признак фамилии Долгоруких, который придавал его внешности какой-то крестьянский оттенок, но взгляд серо-голубых глаз был по-прежнему аристократически надменен, строг, требователен и чуть-чуть ироничен. В далёком прошлом Аркадий Апполонович носил чин полковника кавалерии, был причастен к тайным военно-государственным делам Российской империи, а в данный момент считался обычным буржуа, владельцем антикварной лавки, расположенной недалеко от кладбища Сэн Женевьев дю Буа, предлагающей своим немногочисленным посетителям-покупателям всякую ностальгическую рухлядь, которую русские эмигранты успели вывезти из бывшей царской, а ныне большевистской России. Как здесь, в Париже, принято говорить, коммерсант средней руки, он не был обременён семьёй и возрасту имел пятьдесят шесть лет. Свобода и весьма немолодой возраст его никак не тяготили, не смущали и совершенно не навевали мыслей о скоротечности жизни и бренности бытия.

         Он поднялся с узкой, похожей на походную, кровати и прошёл в такую же узкую ванную комнату, в которой самой ванны не было, а имелся лишь большой кувшин с холодной водопроводной водой. Аркадий Апполонович тщательно умылся, после чего позавтракал омлетом, выпил чашку кофе, надел выходной костюм и вышел на улицу. Пройдя с полкилометра, он свернул направо и вышел на Елисейские Поля. Всё здесь было обыденно и привычно, и посему никаких эмоций, ни положительных, ни отрицательных, не вызывало. Вот каштаны. Он видел их уже сто миллионов раз. Вот невдалеке набережная Сены, облицованная серым, с жемчужными  проблесками камнем. Он почему-то подумал, что это камни от снесённой всего-то  чуть более ста лет назад грозной, более того – внушавшей всей тогдашней просвещенной Европе настоящие страх и трепет Бастилии. А где сейчас эта Бастилия? Вот здесь, под ногами. «Всё прах и тлен», сказал поэт… «Всё пройдет», как было написано на кольце грозного персидского правителя Дария… Да, были мудрецы. Много писали. А сейчас…

         Вот мальчик в нарядной одежде, идущий рядом с худой, неприступного вида женщиной. Скорее всего, гувернанткой, и, скорее всего, офранцуженной англичанкой. Какой у неё неприступно-надменный взгляд! Ни дать ни взять, его, Аркадия, а потом и младшего брата, Виктора, детская воспитательница Мария Францевна, на старости лет увлекшаяся громилой-гусаром из Кирасирского полка и уехавшая с ним в его имение куда-то на Смоленщину.

         А вот светло-кремовые зонтики над столиками знакомой кофейни, а за столиками сидят люди, которые беззаботно кушают бисквиты, которые так любил штабс-капитан Леопольдов, глупо попавшийся и так же глупо погибший в застенках Ростовской ЧК -  а люди спокойно, деликатно, с истинно парижским небрежным шиком, как пили, так и  пьют своей утренний кофе и нет им никакого дела ни до Ростовского ЧК, ни до дурака Леопольдова. А вот здоровенный, мраморного окраса, дог на броском разноцветном поводке. На таких поводках обычно выводят гулять пуделей, болонок и левреток, хотя дог – это такая же несерьёзная,  о п е р е т о ч н а я  собачья порода, только больших размеров и, в отличие от пуделей-болонок-левреток, с одновременно надменным и глупым выражением, прописанном на его мраморной морде. Вот мраморный остановился у одного из каштанов, величаво повёл головой (все ли видят? достаточно ли зрителей?), так же величаво-невозмутимо поднял ногу (нет, неправильно. Соизволил поднять.) и побрызгал на коричневый ствол с таким театральным выражением своей фигуры и морды, словно оказал дереву величайшее одолжение.

         - Господин Кудасов? – услышал Аркадий Апполонович за спиной тихий вкрадчивый голос и медленно (только так – медленно, не напрягаясь, чтобы не спровоцировать говорившего на  н е п р а в и л ь н ы й   поступок), обернулся.

         - Вам привет от Брата, - сказал низенький улыбающийся человек в шляпе-котелке, которую носят рядовые парижские клерки, и показал глазами на большой черный автомобиль, стоявший у цветочного магазина.

         Из отеля «Летиция» вышла группа молодых, с явно армейской выправкой мужчин. Беззаботно смеясь, они вышли на набережную и направились в сторону Собора Парижской Богоматери. Смазав их внимательным и в то же время достаточно ироничным взглядом, Аркадий Апполонович снова повернулся к человеку в шляпе.

         - Прошу вас, - улыбнулся тот и снова показал на автомобиль. А револьвер у него в правом кармане, подумал полковник. Неразумно, неаккуратно и вообще рискованно именно здесь, у «Летиции». Пока достанешь, тысячу раз пристрелят.

         - Меня, если вы, господин Кудасов, запамятовали, зовут Артур Гроссфогель, – представился тучный человек с шикарными усами, похожий на  зажиточного крестьянина с картин Ван Дейка или забытого сейчас Артура Дюссэ. - Коммерсант из Брюсселя. Трикотажные изделия «Паркер и Фокс».

         - И я того же мнения, - вежливо-насмешливо сказал Кудасов. – Очень приятно, господин Гроссфогель. Я и не знал, что Брюссель теперь находится на лондонской Даунинг-стрит, а «Паркер и Фокс» - новое название Интеллиджес Сервис, - и заметив протестующий жест раздражённо сверкнувшего глазами собеседника, примирительно приподнял руки. – Виноват! Врождённая слабость ума. Кстати, я об этом уже говорил вашему агенту в Биаррице.

         - Да… - обиженно поджал толстые губы усач. – А вы, господин Кудасов, не боитесь так смело со мной разговаривать?

         - Господин Гроссфогель... – казалось, этому русскому полковнику доставляло удовольствие смаковать этот, не совсем, правда, удачный, очередной ( а сколько их было!) рабочий псевдоним его, Уэйна Бартона, специального агента-инспектора третьего – «бис» отдела Секретной службы Её Величества. – Вы когда-нибудь бывали в Таврии или Крыму?

         - Не имел удовольствия, - сухо ответил собеседник.

         - А в каком году?

         - Что значит « в каком году»? – не мгновение растерялся англичанин.

         - Не имели удовольствия, - повторил его слова Аркадий Апполонович.

         Гроссфогель засмеялся. Смех – высокий, даже визгливый, с какими-то детскими переливами – совершенно не вязался с его угрюмой дородной фигурой.

         - В тысяча девятьсот пятнадцатом, - ответил он. – Там, в Бахчисарае, изумительно цветёт акация, но крымские татарки мне не понравились. Слишком смуглые и худые.

         - Не в масть, - услышал он голос полковника и вдруг увидел прямо перед собой его спокойные и страшные в этом спокойствии светло-голубые глаза. Это были глаза равнодушного убийцы. Убийцы-профессионала. Профессионалы не любят убивать. Они делают своё дело по   н а з н а ч е н и ю.

         - А я там был двадцать два года назад, - послышался ровный, чуть глуховатый голос, и Гроссфогель опять увидел перед собой русского полковника всего, целиком. – И самолично видел идущую прямо на тебя казачью лаву. Поверьте, страшнее этого ничего нет. А я ведь был уже не безусым юнкеришкой. У меня за спиной был уже и Брусиловский прорыв, и пролетарский переворот в Петербурге, и Москва, где могли в любую минуту схватить и расстрелять без суда и следствии у ближайшей стенки, и Донской поход… Впрочем, вы же наверняка наводили обо мне справки, - закончил он равнодушно.

         - Да, я ещё раз убеждаюсь, что русский Генеральный Штаб дураков у себя в штате не держал, - удовлетворённо хмыкнул лже-бельгиец. – Ну что ж, это даже хорошо. Значит, обойдёмся без лишних прелюдий. Я хочу купить у вас завещание  Светлейшего князя. Да-да, Меньшикова! – почему-то поспешно добавил он, хотя Кудасов не прореагировал на его предложение ни жестом, ни взглядом, а по-прежнему смотрел на старую кирпичную кладку, шедшую вдоль парапета набережной. Двери «Лютеции» отворились, и из них вышла пожилая красивая дама с маленькой собачкой в руках. Она на мгновение остановилась, прищурилась и, элегантно наклонившись (чувствовалась порода - голубая кровь!), поставила собачку на верхнюю ступеньку. Та мелко-мелко задрожала и смешно описалась. Дама мило улыбнулась. Да, Париж – красивый город. Игрушечный. Бутафорский. Здесь неуютно постоянно жить. Сюда надо приезжать, гулять вот здесь, под каштанами и обязательно уезжать. А ещё здесь хорошо просто мечтать. Хотя бы о том, что завтра ты, живой и здоровый, опять будешь гулять здесь, по набережной Сены и любоваться незыблемым  холодным великолепием Нотр-Дам-дэ-Пари.

         - Вы выбрали весьма оригинальное место для встречи,- сказал Кудасов, не отрывая взгляда от дамы. Нехорошая это дама. Очень нехорошая. И собачка у неё – мерзость. Такой женщине больше подошёл бы волкодав.

         Гроссфогель непонимающе смотрел на него.

         - Отель «Летиция» - штаб-квартира немецкой военной разведки, - равнодушно пояснил Кудасов. – Да, вы большой оригинал, господин... -  и он нарочито замешкался, словно вспоминая фамилию, - … Гроссфогель. Так, кажется?

- Я это знаю, - поспешно ( даже слишком поспешно) ответил Гроссфогель.              – «Ни хрена он не знает», - тут же отметил  про себя полковник.

         - Что вы оригинал? – улыбнулся Кудасов.

         - Что  здесь штаб абвера, - сухо ответил англичанин.      

         Поспешность его выдала: то, что в отеле находилась штаб-квартира германской военной разведки, Бартон действительно услышал сегодня  впервые и теперь думал, успеет ли он подготовить к сегодняшнему радиосеансу эту новость для передачи через пролив.

         - Давайте вернёмся к нашим овцам, – продолжил он. – Итак…

         - К баранам, - сказал Кудасов.

         - Что? – на холёном лице разведчика мелькнула тень раздражения. Этот русский постоянно сбивал его с главной мысли. Нарочно? Случайно? Странный, странный человек... Русские все странные. Со своими постоянными интригами, переворотами и революциями они приобрели стойкий комплекс постоянного недоверия и ожидания удара исподтишка.

         - В поговорке говорится: к нашим баранам, - пояснил полковник.

         - Я предлагаю вам серьёзные деньги, - сказал Гроссфогель.

         - Я не нуждаюсь в деньгах.

         - Бросьте! – неожиданно жёстко прервал его англичанин. – Вы же сами сказали, что я навёл о вас справки. Через месяц, от силы – полтора, вы, господин Кудасов, доедите все свои оставшиеся антикварные запасы и станете нищим. Абсолютно. Вам  не на что будет купить кусок хлеба, я уже не говорю о масле.

         - Клошары – симпатичные ребята, - сказал Кудасов. – А место  под мостом Александра Третьего я себе уже приглядел. Чудесное место, И Монмартр рядом. У меня там есть знакомые художники. Не дадут погибнуть.

         - Не знакомые, а знакомая, - ехидно поправил его собеседник. – Элен Дюсси – красивая женщина. Я на днях купил у неё симпатичный натюрморт с Эйфелевой башней. Они все там, на Монмартре, зациклились на этой ужасной башне. Как будто в Париже больше нечего рисовать.

         - Есть спрос, – равнодушно сказал Кудасов и пожал плечами. – Художникам тоже иногда хочется кушать.

         - Да. Закаты ей весьма удаются. Сиреневая дымка на всё полотно. И, кстати, я восхищаюсь вашей физической формой! Нет-нет, никаких намёков на ваш возраст. А что, она действительно перестала спать с этим арабом-интернационалистом? Араб-интернационалист! -  и Гроссфогель брезгливо фыркнул. – Какой моветон! И где она его только откопала?

         - В госпитале Святой Терезы в Ницце. Сейчас она спит со мной. А о Элен вы мне сейчас сказали, чтобы дать понять, что деваться мне некуда, - словно размышляя сам с собой, сказал Аркадий Апполонович. – Что если я не соглашусь, вы приметесь за неё.

         - У вас же действительно нет выхода, - с тупым упорством тяжёлого английского танка продолжал напирать лже-трикотажник. Беседа с неуступчивым русским начинала его тяготить. И почему Шеф отправил на встречу с этим неприятным полковником именно его, Бартона? Он же очень мало работал с русскими. И не потому, что не хотел, а потому, что никогда их не понимал, а если чего не понимаешь, то поневоле начинаешь бояться. Его всегда пугала их не поддающаяся абсолютно никакой логике упёртость,  отчаянная упёртость даже в тех ситуациях, когда нормальный человек вынужден принимать единственно-правильное решение. Сиречь, единственно нужное Секретной службе Её Величества.

         И опять он увидел перед собой эти пугающе-спокойные глаза.

         - А вы не правы, господин Гроссфогель, - мягко, тихо и властно сказал Кудасов. – Выход всегда есть. И в училище, и в Академии нас учили именно так. Есть. Даже в абсолютно безвыходной ситуации.

         - Конечно. Пуля в лоб. Это всё дешёвая словесная эквилибристика! – позволил себе повысить голос (Так. Чуть-чуть. Для придания  з н а ч е н и я.) англичанин. – Ладно. Сутки. Завтра здесь же, в это же время. В конце концов, Аркадий Апполонович, я тоже человек подневольный.

         -Завтра так завтра, - равнодушно согласился Кудасов. Ему неожиданно стало так весело, так бесшабашно весело, как не было, пожалуй, с тех далёких времён, когда он, вернувшись с более чем трёхсоткилометрового рейда по тылам красных, целую неделю гулял со своей сотней на сытом и богатом казачьем хуторе в излучине Дона, в распоряжении штаба генерал-лейтенанта Шкуро. Да, ему сейчас захотелось утереть этого самодовольного англичанина, и он позволил себе это сделать.

         - А ведь вы, Гроссфогель, или как вас там, не всё обо мне собрали, -улыбнулся он прямо в настороженные выпуклые глаза собеседника и с удовольствием заметил, как у того закаменело его лже-крестьянское лицо. – Вы же не получили сообщение от своего агента из Марселя. Ведь так, господин Бартон?

         И ещё раз усмехнувшись, вылез из машины.

         Гроссфогель-Бартон откинулся на спинку сидения, закрыв глаза, почувствовал как по спине, между лопаток, стекает противный клейкий пот. Да, именно Марсель, именно этот мужлан с хитрым прищуром чуть раскосых глаз, казачий атаман Головня! Он, Бартон, опытный, прошедший и огонь и воду Бартон, как чувствовал, что Шеф поторопился с этим проклятым завещанием! Да и что оно, собственно, из себя представляет? Ведь не просто же кусок старой бумаги! Ясно, что это – всего лишь кодовое обозначение, но чего, чего? Вот ведь незадача! И не откажешься, не сошлёшься на более важные дела! Машина уже запущена. Её уже не остановить.

         Середина сентября 1942 года. Москва. Разведывательное управление Генерального штаба РККА. От Игната – Есаулу.

         «Выясните численность немецких войск, подготовленных к отправке в расположение группы армий «Дон» (Котельниково-Нижне-Чирская). Особое внимание уделите количеству танковых дивизий, а также показателям снабжения этих дивизий запчастями и топливом. По возможности выясните  общие цифры людских потерь противника на этом направлении по родам войск. Информация нужна немедленно. В случае необходимости требую увеличить время пребывания в эфире. »

         В то самое время, когда московские военные шифровальщики готовили очередное сообщение для Есаула, в одной из квартир большого старого дома на Плас Пигаль, перед незажженным камином сидели два средних лет господина. Один - худощавый, с лицом утомлённого жизнью интеллигента и аккуратно подстриженными тёмными усиками, над узкими и резко прорисованными губами -  был похож на преуспевающего парижского коммерсанта новой формации, из тех, кто поднялся на хаосе, панике и неразберихе, которые охватили Францию в первые месяцы гитлеровской оккупации и позволили наиболее пронырливым и беспринципным её гражданам сделать на всём этом бардаке очень хорошие деньги. Второй - ниже ростом, широк в кости, с добродушной улыбкой и сигаретой в толстых, чуть вывернутых наружу губах, отчего выражение его лица имело этакий капризный оттенок - по внешнему виду напоминал провинциального зажиточного владельца сельской усадьбы где-нибудь в Провансе или Бургундии. Внешние данные и первые впечатления часто обманчивы: первый был полковником РККА, резидентом русской военной разведки в Париже, а второй – оберштурмбанфюрером СС, руководителем специальной группы иностранного отдела имперской службы безопасности, которая полтора года охотилась за этим самым резидентом и его группой и вот, наконец, вычислила и поймала и его самого, и большинство его людей.

         В соседней комнате скучала охрана, а эти двое расположились здесь, в зале, потягивали коньяк и вели неспешную беседу.

         - Господин Мюррель, то что вы согласились работать на нас, совершенно не означает, что я – такой доверчивый, белый и пушистый, – сказал немец, затягиваясь ароматной «Лаки Страйк» ( в вопросах табака он не был патриотом, предпочитая вирджинский или, на худой конец, ямайский). – Конечно же, я вам не верю, но, признаюсь, несколько смущён вашим спокойствием. Вы или превосходный актёр, или я чего-то не понимаю. А не понимать я не привык.

         - Вот именно. Не понимаете, – русский разведчик посмотрел на него с лёгкой усмешкой, потом перевёл взгляд на большую пузатую рюмку, которую держал в руке. – Я прекрасно осознаю своё положение и поэтому не вижу смысла скрывать от вас одну важную вещь. Вы выявили мою группу, сейчас берётесь за филиалы (скорее всего первыми окажутся бельгийские и испанские), и наивно считаете, что одержали полную и окончательную победу. Вынужден, герр Штраух, вас разочаровать. Мы – лишь внешняя агентурная сеть. А есть и скрытая, внутренняя. Её цель – контролировать внешнюю, то есть, нас, и выявлять и ликвидировать или самостоятельно, или силами французского Сопротивления двойных агентов. А поскольку с её представителем (нет, не резидентом, а всего лишь представителем) могу контактировать только я, то не понимаю угроз вашего подчинённого, с которым я вынужден был разговаривать вчера относительно того, что теперь вы в моих услугах не нуждаетесь и вообще моё теперешнее место  -  в концлагере. Согласитесь, герр Штраух, что так легкомысленно разбрасываться разведчиками такого уровня, как я, просто глупо.

         - Я прикажу моему подчинённому сделать из вашего вчерашнего разговора правильные выводы, - обворожительно улыбнулся крепыш. – И всё же давайте не уходить от темы.

         - Так вот. Резидент скрытой сети имеет в своём непосредственном подчинении двух, от силы трёх человек, и я не уверен, что они постоянно проживают здесь, во Франции.

         - Разъездные курьеры – это сказка для наивных, месье Мюррель, - опять улыбнулся немец. – А я вам уже сказал, что к таковым не принадлежу.

         - А я говорю то, что знаю, - сухо ответил русский. – Этот резидент подчиняется непосредственно высшему руководству самого НКВД, минуя руководство его Иностранного отдела, а уже Иностранный отдел активно контактирует с Французской компартией и голлистами.

         - Интересно! – хмыкнул оберштурмбанфюрер. – Как это говорите вы, русские? Без бутылки не разобрать?

         - Что не разобрать?

         - Кто кому подчиняется.

         Русский резидент засмеялся.

         - Это наша национальная особенность, герр Штраух! Мы очень долго и запутанно запрягаем, но зато потом очень быстро едем! – перефразировал он известную поговорку. – Кстати, именно в этом хитром подчинении заключается ещё одна причина того, что нам, армейским разведчикам, категорически запрещено вступать в контакт с французским Сопротивлением, которое – это для нас давно не секрет – весьма обильно нашпиговано вашими агентами.

         - Да, Гейдрих ещё летом сорокового года сказал, что единственное, чего мы должны опасаться у русских, так это их глубинной разведки. Хотя он тогда же предупредил, что на территории рейха действует крупная разведывательная сеть русских, и только за один месяц наши специалисты перехватывают несколько десятков радиограмм с одинаковыми позывными. Мы уже в то время знали, что передатчики находятся на  территории Бельгии, Франции и Германии. Впрочем, это уже лирика! – резко оборвал он сам себя – Значит, господин Мюррель, вы хотите сказать, что в случае провала внешней сети…

         -…все её функции автоматически переходят в ведение скрытой. Да-да, что-то наподобие рокировки в шахматной партии.

         Штраух откинулся на спинку кресла, задумчиво пожевал губами. О коньяке, который он бережно держал в своей широкой ладони, оберст, казалось, совершенно забыл.

         - Нет, это слишком громоздко, - сказал он скорее для самого себя. – Вы блефуете, месье Мюррель. Тянете время. Рассчитываете, что я куплюсь на этот ваш крючок и кинусь искать этого самого, как вы назвали, скрытого резидента. А потом окажется, что и над ним тоже существует какая-нибудь сверхскрытая сеть. А над ней ещё. И ещё. Не выйдет! Эту кампанию вы уже проиграли!

         И, подавшись к собеседнику, поднял руку и назидательно покачал указательным пальцем. 

         - Извините, герр Штраух, но вы  придаёте слишком большое значение нашей с вами профессии. Она достаточно условна, и ещё ни одна война в истории человечества не была выиграна именно разведчиками. Мы всего лишь вспомогательное звено, пятый, а можно даже сто двадцать пятый ряд. Извините за банальщину, но войны выигрывают даже не военачальники.

         - Конечно! Конечно, солдаты! Это они кормят в окопах вшей, стоят по горло в воде, сутками не спят и месят сапогами грязь. Не нужно патетики, месье Мюррель! И не нужно этой вашей большевистской убеждённости! Вы ещё скажите, что этот ваш захребетник Маркс – действительно вождь мирового пролетариата и враг мирового капитала. А сам всю жизнь сидел на шее своего друга, господина Энгельса. Преуспевавшего, между прочим, капиталиста! За счет которого он жирно ел, сладко пил и курил «Кэптэн Блэйк», который стоит, так же между прочим, десять долларов - не марок! - за пятидесятиграммовый пакет.

         - Как говорит старая английская пословица, у каждого в голове есть свои персональные тараканы, - усмехнулся Мюррель. – А вашего фюрера подведёт его чрезмерное самомнение.

         - Но у Гитлера есть такие генералы как Гудериан, Мангейм, Кейтель, Кессельринг…

         - У Наполеона были маршал Мюрат, генералы Лит, Дельдке, да и сам он, в конце концов. А Гитлер не может, а скорее – не хочет увидеть  очевидного. Это неоправданный пессимизм, господин Мюррель, и я даже не вижу вопроса для спора! – засмеялся Штраух. – Наши войска уже выходят из излучины Дона к вашей Волге!

         - Это трагический оптимизм, - возразил собеседник. – Впрочем, время нас рассудит.

         - Хорошо, - продолжил немец, помолчав. – Я согласен, что ваше место – не в лагере. Но ведь и задаром кормить вас здесь никто не собирается. Понимаю вашу дальнейшую тактику - продаваться по крупицам, тянуть время – и я, пожалуй, пойду вам навстречу. Но радиоигру мы начнём уже завтра, господин Мюррель! Надеюсь, вы понимаете, что против этого вы ничего не можете возразить?

         - А почему вы не спрашиваете, есть ли у НИХ своя рация? – неожиданно спросил Мюррель.

         Штраух пожал плечами: какой смысл? Вы же всё равно правду не скажете!

         - Скажу, - услышал он в ответ. – Есть. Но вы до неё вряд ли доберётесь.

         - Я понимаю, - кивнул Штраух. – Это ваш козырь. Но козырь, согласитесь, довольно гнилой. Это скорее даже блеф, а не действительно козырная карта. А у меня, господин Мюррель, джокер. Самый настоящий! И вы это тоже прекрасно понимаете.  

Есаул - Игнату.

         «В Норвегии, в посёлке Веморк, расположенном в пяти километрах к северо-западу от города Рьюкан, на заводе, входящем в систему гидроэлектростанции, принадлежащей фирме «Норск-гидро», немцами форсируется производство тяжёлой воды. Информированный источник сообщает, что восемьсот килограмм уже готовы к отправке в Германию для ускорения реализации проекта «Ядерный котёл», к которому привлечены учёные-ядерщики мирового уровня Гейзенберг, Вайцзеккер, Ганн».

         Начало октября 1942 года. Москва, Лубянка.

         Высокий элегантный человек в стильном штатском костюме поднял глаза на сидящих за заседательским столом людей и сузил тонкие, резко отчерченные губы.

         - Давайте начнём. У нас у каждого много дел, поэтому прошу вас без пространных объяснений. Коротко, чётко, только по нашему конкретному делу.

         Сегодня он, заместитель Народного комиссара внутренних дел, собрал всех тех, кто непосредственно или через своих подчинённых был причастен к работе с разведывательной группой, возглавляемой Есаулом. Справа от него сидел начальник Иностранного отдела - высокий, начинающий грузнеть, с короткой «лысой» стрижкой и неприятным колючим взглядом из-под белесых бровей. У него сегодня было сложное положение: о существовании скрытой агентурно-разведывательной группы даже здесь, в этих печально знаменитых стенах этого внушавшем ужас всем нормальным людям, похожего на доисторический ледокол здания бывшего страхового общества «Россия», а ныне – Народного Комиссариата Внутренних Дел, так вот даже в этих стенах о предстоящем разговоре ходили самые противоречивые слухи. Это было обидно, это было неправильно, тем более что он, руководитель, которому только здесь, в этом здании непосредственно подчинялись десятки человек, а по всей стране, по всему миру – тысячи, десятки тысяч, он, принимавший самое непосредственное участие в ликвидации лидеров белогвардейской эмиграции и ликвидации самого Троцкого, он, считавшийся особо доверенным лицом самого Лаврентии Павловича – сейчас находился если не на второстепенных, то уж никак не на ключевых ролях, да и вообще обо всём, что касалось группы Есаула, имел самую общую, мало что говорившую информацию.Это, конечно, претило его самолюбию, и за долгие кровавые годы службы в этой «преисподней», как за глаза и в очень узком кругу разрешалось даже не называть, а подразумевать НКВД, он не привык к такому к себе отношению. Впрочем, правила игры придумал не он. Были люди и повыше, и пожёстче. И никто не собирался спрашивать его мнения на этот счёт. Молчи и работай, пока работается. Даже тебя  м а ш и н а  может запросто подмять и проглотить.

         Дальше, по его правую руку, расположился начальник отдела специальных операций. Он был тоже высокий, но по-спортивному широкий в плечах и узкий в талии, со спокойным взглядом и резко очерченными скулами. Большой любитель балерин и настоящий ас диверсий.

         Слева от заместителя наркома разместились коренастый, с борцовскими плечами и начинающим выпирать из-под гимнастёрки животиком, сорокапятилетний хохол - начальник аналитического отдела, и щупло-незаметный, в старомодных очках-«велосипедах», застенчивый и гениальный полковник – начальник радиотехнического отдела. Дворянское прошлое, из-за которого его уже два раза приговаривали к высшей мере революционного пролетарского наказания, но так и не расстреляли, и сейчас создавало ему большие проблемы, но с началом войны  дёргать его по пустякам (если расстрелы можно назвать пустяками) перестали. Руководители государства были умными людьми и прекрасно понимали, что благодаря его таланту физика здесь, в Москве, можно было принимать разведсведения практически из любой точки земного шара. Так что с его расстрелом руководство теперь не торопилось. Придёт время, пройдет война, и если уцелеем, тогда уж и…

         - Николай Арсентьевич, прошу вас! – сказал замнаркома.

         Начальник отдела спецопераций поднялся и привычно одёрнул гимнастёрку.     

         - Кирасир подтверждает, что резидент арестован, - глухо сказал он. – Его взяли случайно, у стоматолога, к которому он ходил лечить зубы.

         - Вот и долечился… - хмуро сказал начальник Иностранного отдела.  Он отучил себя верить в случайности. Слишком дорого они ему обходились.

         - Значит, даёт дезу… - понятливо кивнул замнаркома и повернулся к начальнику радиотехники.

         - Да. Он не ставит пароля, – ответил тот.

         - Какие, оказывается, немцы простофили… - недоверчиво хмыкнул замнаркома. Он никогда не считал немцев простофилями, и не изменил этому убеждению и сейчас. – Как же вы объясните, что такие простофили...  -  он специально выделил интонацией это слово – «простофили». Оно ему сейчас почему-то очень понравилось, - …  смогли так быстро выявить рацию?

         - Служба функ-абвера пеленгует одновременно с нескольких точек. Потом с пеленга оперативно вычисляется район выхода рации в эфир, оцепляется квартал и проводится тотальное прочёсывание. Кроме того, офицеры службы снабжены портативными радиопеленгаторами, которые они носят, например, в портфелях.

         - Да, интересные простофили… - снова с удовольствием произнёс это слово замнаркома. – Профессиональные. Радист во время передачи меняет частоту?

         - Дважды или трижды. Но кардинально вопрос его  безопасности это не решает.

         - Сколько длится сеанс?

         - Два с половиной часа. Плюс-минус две-три минуты.

         - А почему же немцы не замечают сигнал провала? Ведь резидента сейчас контролируют наверняка их лучшие специалисты!

         - Мы, товарищ комиссар второго ранга, тоже кое-что умеем, - позволил себе сдерзить начальник радиотехники. – Несведущий человек не может обнаружить отсутствия пароля.

         Зам наркома, помедлив, удовлетворённо кивнул. Он не ошибся в  этом  много чего испытавшем человеке. Этот полковник, получивший образование в Академии ещё царского Генерального Штаба, был именно тем человеком, которому можно было доверять, и он, замнаркома, был тем самым щитом, который прикрыл его в опасные предвоенные годы от, казалось бы, неминуемой расправы.

         - И серьёзная деза?

         - Интересная, - кивнул начальник аналитического отдела. – При сравнении с сообщениями из Берна и Рима – совпадения практически стопроцентные. Я дал указание провести повторную детализацию.

         - Да, действительно интересно! – решил вставить слово начальник Иностранного отдела, уязвлённый тем, что присутствующие вроде бы и не считали нужным соблюдать субординацию, и выступали, не обращая на него должного по рангу внимания.

         - Это что же получается? -  и он иронично хмыкнул. -  Немцы решили работать на нас? Или швейцарцы с итальянцами тоже под колпаком?

         - Курьер из Рима прибыл позавчера, - глухо отозвался главный диверсант. – Сообщил, что вёл скрытное одиночное наблюдение в течение недели и признаков слежки за итальянской группой не обнаружил. Агент из Берна прибывает сегодня ночью. С этими уругвайскими паспортами на швейцарско-итальянской границе всегда было много мороки.

         - Да, товарищи, действительно интересная у нас вырисовывается картина… - замнаркома поднял глаза к потолку, задумчиво пожевал губами. – Интересней я и не припомню…Предложения?

         - Пока играть, - решительно сказал начальник аналитического отдела. – На чём-то они обязательно проколются. Обязательно.

         - Понимаю, - кивнул замнаркома. – Здесь уже не столько игра техники, сколько нервов. Кто кого.

         Диверсант и радиотехник, чуть помедлив, согласно кивнули. Начальник Иностранного отдела сидел неподвижно, но его неподвижность никого не напрягала. Все присутствующие прекрасно понимали: в сложившейся ситуации он – пешка. Или, в лучшем случае, проходная фигура.

         - Играть-то можно… Но только время… Время играет против нас! – раздражённо бросил замнаркома. – Сталинград поджимает. А сведения нужны уже сейчас!

         - Ладно! -  и он, решившись, припечатал ладонь к столу. – Согласен. Пока играем. Свободны.

         - Честно говоря, я сомневался, что вы придёте, - сказал Гроссфогель-Бартон, когда Кудасов уселся рядом с ним на следующий день на заднее сидение всё того же «Паккарда».

         - Но вы же вчера пригрозили серьёзно заняться Элен, - усмехнулся Аркадий Апполонович.

         - Бросьте! Я никогда не поверю, что вы, господин полковник, можете купиться на такой дешёвый трюк, - сухо заметил англичанин. – Итак?

         - Подробности завещания я вам сегодня, конечно, не сообщу, - сказал Кудасов. – Если через неделю, не раньше! – чуть повысил он голос, увидев, что его собеседник пытается возразить.

         - Вы же, надеюсь, догадываетесь, что я не таскаю его с собой как носовой платок. А потом я пришёл не из-за завещания. Я хочу сообщить вам одну важную вещь. Очень важную, господин Барт…

         - Гроссфогель, - перебил его англичанин. – Я понимаю, что вы хотите вывести меня из терпения, но всё же неужели, чёрт возьми, так трудно запомнить?

         -Ладно, мистер Икс, - чуть скривился Кудасов. – Если уж вам нравится такая опереточность… Слушайте и запоминайте. Ваши коммандос, которые должны были уничтожить завод тяжёлой воды в Веморке, попали в тяжёлое положение…

         - Я не понимаю, о чём вы говорите, - чуть побледнел англичанин.

         -…один планер врезался в гору, экипаж погиб. Второй тоже потерпел аварию и был вынужден совершить вынужденную посадку. Десантники пытались отойти в горы, но были окружены карательным отрядом. Большая часть погибла в бою, троих немцы взяли живыми и после совершенно непрофессионального допроса они были расстреляны. Если бы гестаповцы не опоздали, то, возможно, они ещё остались бы какое-то время в живых, но у армейцев –мозги бараньи, они поступили с вашими коммандос согласно приказу фюрера: диверсантов, партизан и саботажников расстреливать на месте. Так что примите мои соболезнования.

         Бартон не отвечал, тупо уставившись вперёд. Услышанное было для него и личной трагедией: среди тридцати четырёх десантников, направленных в Норвегию для уничтожения завода тяжёлой воды, был его единственный племянник, лейтенант Королевских ВВС.

         - Это ещё не всё, - продолжил полковник. – В северной Норвегии, в ста двадцати километрах от Нарвика, рядом с посёлком Лихнаамари, находится ещё одна гидроэлектростанция, которая также принадлежит всё той же компании «Норск-гидро». Так вот немцы в течение последнего месяца окружили её тройным кольцом охраны, а проезд в охраняемую зону возможен только по пропускам, подписанным лично комендантом Нарвика, подполковником Штубе. Я думаю, что вашему начальству это имя хорошо известно ещё по Криту.

         Бартон по-прежнему молчал, и это молчание начало приобретать неприятный оттенок.

         - Как же вы прокололись, господин Кудасов? – спросил он совершено не то, что ожидал сейчас услышать Кудасов. Впрочем, этот вопрос англичанин рано или поздно, но должен был задать. Это только очень наивные люди считают, что разведчики разных стран работают совершенно независимо дуг от друга. На самом же деле это совсем не так. Специфика работы, хочешь-не хочешь, иногда обзывает, а иногда просто вынуждает быть в курсе дел смежников.

         Полковник пожал плечами.

         - У того, кто был на связи с радистами, не выдержали нервы. Подрался с немцами в ресторане, убежал, но его всё-таки выследили. Да-да, пытался отсидеться на квартире у радиста.

         - И после этого вы хотите меня убедить, что ваши люди – настоящие профессионалы? – не удержался англичанин от ехидного комментария. – Умелый же конспиратор этот ваш связник! Такого неврастеника за километр нельзя было подпускать к оперативной работе!

         - Убеждать я никого ни в чём не собираюсь, - пожал плечами Аркадий Апполонович (дескать, тебе-то, англичанин, какое дело до наших проблем?). -  А все,  даже самые опытные разведчики, если горят, то именно на таких вот мелочах. Закон жанра, специфика работы. Да вы это и без меня прекрасно понимаете. Если уж хотите обмена уколами, то извольте: Генуя, ноябрь сорокового года, шляпная мастерская Доницетти, -  и увидев, как вытянулось лицо собеседника, а в глазах его метнулся, пусть на мгновенье, самый настоящий страх, поспешно добавил. - Поэтому я и прошу вас помочь нам с новым радистом. Это, согласитесь, и в ваших интересах.

         Бартон молчал. Он не хотел сразу говорить, что радист уже прибыл и ждёт полковника на конспиративной квартире. 

         - Кто вы, господин Кудасов? - вдруг спросил он то, чего никогда ни у кого не спрашивал. – На кого вы работаете? Я знаком с вами, правда до этих дней заочно, уже более трёх лет, и, признаюсь, вы первый человек, на встречу с которым я иду как на плаху. Скажу больше: после чисток в советской разведке я прекратил с Россией все отношения. Я был в Москве в тридцать восьмом и, можно сказать, своими глазами видел, как чекисты ликвидировали своих самых лучших профессионалов. Я именно тогда понял, что никогда не постигну логики советских руководителей. Резать курицу, которая несёт золотые яйца – это выше моего понимания! Поэтому я не понимаю вас, господин Кудасов. Чем лично для вас, изгоя, потерявшего по вине этих самых комиссаров власть, положение, достаток, Родину, Сталин лучше Гитлера? Зачем это вам? Из-за какой идеи? Будем реалистами: даже если русские победят, то вас в лучшем случае ждут сталинские лагеря. Это, повторяю, в лучшем случае! И из-за такой перспективы вы рискуете жизнью?

         - И что же вы предлагаете? – спросил, выдержав необходимую паузу, Аркадий Апполонович. Впрочем, ответ он уже знал.

         - Вот это уже деловой разговор! – оживился англичанин. – Пока не поздно, поменяйте хозяина.

         - Я, мистер Икс, волк, гуляющий сам по себе, - ответил полковник. – Я терпеть не могу никаких хозяев.

         - В разведке так не бывает! – хищно осклабился Гроссфогель-Бартон. – В таком случае, как же я могу верить вашим сообщениям?   

         - Бросьте, господин… -  и Аркадий Апполонович сделал вид, что замялся. - … Гроссфогель! Я ещё ни разу не давал повода ни вам, ни вашим сотрудникам, ни вашему руководству усомниться в правдивости моих сведений. Я своим принципам не изменяю. Я – офицер Генерального Штаба русской армии. Я присяг давал, поэтому честь имею!.

         - В том-то и дело! – чуть повысил голос англичанин. – Вы ведёте какую-то совершенно непонятную мне игру, а я, знаете ли, не привык долго ходить в дураках.

         - Надеюсь, вы не потребуете от меня объяснений? – с холодной улыбкой спросил Кудасов. – А чтобы не оставлять вас в совершенном уж неведении, то я хочу сказать, что я ни за вас, ни за них, ни за кого. Просто мою Родину зовут Россией, она сейчас в беде, а я, где бы не находился и в какие б одежды не рядился, всегда был, есть и останусь русским офицером. И этого моего убеждения не смогут поколебать ни гитлеры, ни сталины, ни ваши хозяева. Больше на эту тему мне вам, извините, нечего сказать. Что касается завещания Меньшикова…

         - Сейчас это уже не так важно, - перебил его англичанин. – Теперь это терпит. Прощайте, господин Кудасов.

         - Один момент, господин Гроссфогель! – остановил его Кудасов.

         - Ах да! – англичанин сделал вид, что смутился. Аркадий Апполонович усмехнулся: он очень хорошо знал цену таким смущениям. Джентльмен-торговец, подумал он, глядя на собеседника с иронией. Старый дешёвый базарный трюк. Может быть, не стоит предупреждать его о гестаповской операции  на побережье? А зачем он тогда рассказал ему о Норвегии?

         - С радистом я вопрос решу. Вас известят в ближайшие дни.

         - Это я понимаю. Но вам ведь есть ещё, что мне сказать.

         - Ваш Мюррель держится. Пока держится! – уточнил Гроссфогель.

         - И он, конечно, согласился на радиоигру, - уточнил полковник.

         - А что ему остаётся делать? – хмыкнул англичанин. – Но долго, конечно, не продержится. Штраух не дурак, и долго водить его за нос ещё никому не удавалось.

         - Да, господин оберштурмбанфюрер – опытный господин, - согласился Кудасов.

         - Вы так говорите, словно знакомы с ним лично… - англичанин посмотрел на Аркадия Апполоновича и неожиданно замолчал.

         - Что с вами? –участливо спросил полковник.

         - Бог мой, как я мог забыть… -растерянно произнёс англичанин. –он же курировал мюнхенский филиал вашего Народно-Трудового Союза… Значит, вы с ним действительно знакомы?

         - Знаком, - спокойно кивнул Кудасов. – И очень даже близко. От нашего знакомства у меня осталась на плече пулевая отметина. Да и он, по моим сведениям, пару недель провалялся в госпитале. Вот такие мы с ним…   и усмехнулся, - … л е п ш и е   друзья!

         - Извините?

         - Это значит очень близкие. Они уже засекли вашу рацию в Булонском лесу?

         - Откуда вы знаете? – англичанин стушевался. Нет, разговаривать с этим русским совершенно невозможно! Чувствуешь себя беспомощной лягушкой на препарационном столе! Да что же это такое? Ладно, он знает про Геную и про Доницетти. Это, в конце концов, не такой уж большой секрет. Дело-то было громкое! Все разведки мира тогда над ними смеялись! Но оттуда он знает про рацию? А не он ли и сдал её немцам? Ерунда! Он не мог этого сделать! Нет никакой логики! Если бы он работал на того же Штрауха, то он, Гроссфогель-Бартон, давно бы уже корчился в руках народных умельцев из ведомства господина Гиммлера!   

         - Вот именно, - сказал полковник  (читает мысли, подумал англичанин. Чёрт его знает как, но он действительно умеет это делать!). – И не волнуйтесь понапрасну. У меня, господин Икс, масса пороков, но предателем я никогда не был, -  и Кудасов задумчиво вытянул губы дудочкой. -  Значит, всё-таки радиоигра…

         - У вашего Мюрреля есть фора, – сказал англичанин, помявшись.. – Пользуясь языком картёжников, сейчас немцам нечего сдавать. Они всё больше и больше вязнут под Сталинградом. Хотя генерал Паулюс, конечно, опытный военачальник, а Шестая армия – одна из лучших в вермахте, но всё же...  И всё-таки возможность переиграть функ-абвер у Мюрреля есть. Пусть мизерная, на уровне самого настоящего блефа, но есть!

         - Может быть, может быть… - задумчиво произнёс Кудасов. - Прощайте. И мой вам совет: не пытайтесь выбираться в Англию через Дувр или Гавр. На этих днях там начинается крупная гестаповская операция против партизан. Будут хватать всех без разбора.

         - Вы страшный человек, господин Кудасов, - признался Бартон. – Вы действительно умеете читать мысли.

         - А чего мудрёного-то? – вдруг рассмеялся Аркадий Апполонович. – Нас в Академии Генерального Штаба и не такому учили! А после сегодняшнего известия вам здесь, как я понимаю, делать нечего,  да оставаться и просто опасно. Прощайте.

         Он вылез из машины и быстрым шагом пошёл по набережной. Надо было срочно убирать из города Элен. Она слишком далеко зашла в своей игре с Сопротивлением, и вчера около её дома Аркадий Апполонович увидел маленького неприметного человека, который мирно кормил голубей. Он видел этого человека впервые, но этого было вполне достаточно. Половник безошибочно вычислял гестаповских ищеек по их стандартным настороженно-затравленным взглядам. Характерная черта, обычные люди так не смотрят. К тому же у  него, как, впрочем, у многих мужчин из их семьи, на уровне звериного инстинкта был развит так называемый     в е р х н и й   нюх. Опасность Кудасов чувствовал как лесной зверь, по запаху и тем совершенно невидимым приметам, которые не могли заметить даже опытные разведчики. Это был ценный дар, который много раз спасал его в самых, казалось бы, безнадёжных ситуациях.

         Ганс Фриче, радиокомментатор, доктор философских наук, ближайший сподвижник Геббельса:

         - Неминуемая оккупация Сталинграда разовьёт и удвоит эту гигантскую победу! И будьте уверены, что никакому человеческому существу  будет не под силу потеснить нас оттуда!

         Есаул – Игнату:

         « Нацисты насильственно формируют отряды из уголовных преступников во Франции. Испании, Бельгии, Голландии для отправки под Сталинград. В Польше, Чехии и Словакии нацистские власти провели насильственную мобилизацию.»

         Игнат – Есаулу:

         «… примите меры для срочного восстановления связи. В случае повторного провала весь материал передавать по варианту номер три. Возможность передачи необходимо восстановить до  пятнадцатого числа сего месяца. Номер банковского счёта на адрес вашего прикрытия подтверждаю.»

         - Я никуда не поеду! – решительно заявила Элен. – Это невозможно, Аркадий!

         - Подойди сюда, - тихо сказал он и показал на место рядом с собой. – Не отодвигай штору. Видишь того человека?

         Элен выглянула в окно. На набережной, полусидя на парапете, господин в чёрном котелке внимательно читал газету. Слишком внимательно. В сегодняшней   «Паризьен» ничего заслуживающего такого пристального внимания не было. Кудасов усмехнулся. Таких агентов он так и называл – «читателями».

         - Это шпик, - пояснил он. – Он пасёт тебя уже второй день. Ночью наблюдение ведётся вон из того дома, - и он показал на угловой дом справа.

         - Собирайся.

         - А с чего ты взял, что это слежка?

         - Ты слишком заигралась в Сопротивление.

         - Это не игра! – запальчиво выкрикнула она.

         - Самая настоящая, - спокойно возразил полковник. – Впрочем, я понимаю твоих приятелей. Молодости свойственна романтическая дурь.

         - Это не дурь! – всё тем же решительным тоном продолжила женщина. Художники – люди наивные и чересчур эмоциональные, подумал Аркадий Апполонович. Их отравляет сам воздух Монмартра.

         - Конечно, - согласился он. – Ты и твои друзья-художники серьёзно считаете, что своими скабрезными листовками  вы выгоните фашистов из Парижа. Как говорил наш садовник, это называется невинной игрой в отважную крысу.

         - При чём тут крыса? – не поняла она. – И откуда ты узнал про листовки?

         - Элен, листовки рисуют не для того, чтобы их прятать. Как говорят товарищи большевики, листовки - это наглядная агитация! Да и потом каждый более-менее разбирающийся в живописи человек без  особого труда узнает характерные особенности письма. Только, повторяю, дурь всё это. Но дурь опасная, которая только лишь озлобляет оккупантов. И этими бумажками победить немцев вы, конечно, не сможете.

         - Ну, конечно!  Мы, французы, как вы, русские, нас называете – лягушатники, ничего не можем!– разъярилась она уже не на шутку. – И кто же их победит? Ваш Сталин?

         - Нет, Россия, - спокойно сказал Аркадий Апполонович. – Это не совсем одно и то же.

         - Ха-ха! – сказала Элен демонстративно (ей ещё руки в бока упереть и получится самая настоящая торговка с Сенного рынка, подумал он почему-то грустно.). – Немцы уже вышли к вашей реке Волге!

         - А вы, французы, Москву сжигали. Ну и что?

         - И ты хочешь сказать, что бородатые русские казаки будут как сто лет назад поить своих лошадей в нашей Сене?

         - Если уж быть точным, то сто двадцать восемь. А воды у нас и своей хватает. В той же Волге. Элен, давай поговорим на эту тему позднее. На соседней улице нас ждёт автомобиль. Надо торопиться.

         - Но мне… - она запнулась. -… мне же нужно собраться!

         - Необходимые вещи уже в автомобиле. У нас очень мало времени.

         - Аркадий… - она замялась. – Я тебя люблю. Я тебя очень люблю. Я ещё никого так не любила. Но я тебе не верю. Вчера вечером, в сквере недалеко от «Мулен Руж», тебя видели… - и она закусила губу.

         - …с немецким офицером, - продолжил он за неё. – Это, дорогая Элен, не просто немецкий офицер. Это офицер гестапо.

         - Ты знаком с гестаповцем? – отшатнулась она.

         - Знаком, - сказал Кудасов спокойно (впрочем, он всегда говорил спокойно.). – У меня вообще много знакомых. И среди них попадаются очень страшные люди.

         - И этот твой знакомый из их числа?

         - Я не могу тебе ответить на этот вопрос.

         - Почему?

         - Не хочу врать.

         - Странно, - сказала она, задумчиво растягивая гласные. – Я знаю тебя уже много времени.  Я благодарна тебе, что ты спас меня там, в Ницце. Но в то ж время я чувствую, что ты… страшный человек. И ты… добрый человек. Нет, не так! Ты надёжный! Разве так бывает –страшный и одновременно добрый и надёжный?

         -Наверно, бывает, – пожал он плечами. - В жизни много чего бывает. Порой самого невероятного. Чего никогда быть не может. Всё. Пошли. Минут через десять они будут здесь.

         - Кто?

         - Немцы.

         - И куда ты собираешься меня везти?

         - В Карловы Вары, - ответил Кудасов. – Это в Чехии.

         - Ничего себе! – удивилась она. – Через пол-Европы! Почему так далеко?

         - Сейчас для тебя это самое безопасное место. Кстати, там чудесные живописные места. Настоящий рай для художников.

         - Я никогда не ездила так далеко!

         - Значит, пора начинать. Кстати, в Карловых Варах любили отдыхать члены российской императорской фамилии. Там даже есть памятник Петру Первому. Надо на фуникулёре подняться до остановки «Олений скок». Я тебе обязательно покажу это место.

         Он отошёл от окна и внимательно посмотрел ей в глаза. Ни в какие Карловы Вары везти Элен он не собирался. В сорока километрах к югу от Парижа Кудасов ещё в тридцать девятом году купил скромный крестьянский дом, который сдал в долгосрочную аренду одному провансальскому фермеру. Фермер знал его как господина Пуассона, владельца мебельного магазина, и обладал удивительным для француза даром - не быть словоохотливым и любопытным.  Кудасов даже самому себе не мог объяснить, зачем он купил этот дом. Может быть, сработала извечная хозяйская, даже нет – скорее скупердяйская черта, так характерная для его далёких предков по материнской линии. Да, князья Головины всегда отличались отменным скупердяйством и хапужеством, которые, впрочем, гордо называли хозяйской жилкой. Хорошо ещё, что солонки и ложки в ресторанах не воровали…А может быть, это выперло из него тогда, в тридцать девятом, исконно русское «авось пригодится». Вот и «авось пригодилось»… Да, он, Аркадий, всё-таки очень дальновидный человек! Ему самому иногда становилось страшно от собственной дальновидности!

         - Царь Пётр… - задумчиво произнесла Элен -  Это ваш кровожадный правитель.

         - И великий человек. Одним из его верных соратников был князь Александр Меньшиков. Вор, конечно, первостатейный, но в то же время – настоящий патриот.

         - Я слышала эту фамилию… На Монмартре говорят, что антиквары готовы заплатить бешеные деньги за какую-то его бумагу.

         - Если бы только антиквары. Элен, мы теряем время.

         - Да какое время, Аркадий? – опять начала раздражаться она. – На улице никого, кроме этого шпика, нет! – и в эту же минуту из переулка, хищно и сыто урча, выкатил огромный армейский грузовик.

         - Молодцы, - сказал Кудасов. – Я-то думал, что десять минут в запасе у нас всё-таки есть. Всё. Вперед!

         Совинформбюро. 14 ноября 1942 года:

         «Сельские труженики Верхнеусинского района Молотовской области отправили в осаждённый Ленинград три вагона тёплых вещей. За этот день наши войска на различных участках Сталинградского фронта уничтожили более двадцати немецких автомашин с войсками и грузом. Зенитчицы Н-ского полка в районе Мамаева кургана метким огнём сбили транспортный немецкий самолёт «Юнкерс-52».

         Ганс Фриче:

         «После наших оглушительных побед русские армии рассеяны и полностью деморализованы! Мы продвинулись вглубь русской территории на расстояние от тысячи до полутора тысяч километров. Мы утопим красных комиссаров в Волге! Это Победа!»

         Есаул – Игнату:

         «Потери немецкой бронетехники в районе Миллерово достигают трёх дивизий. Вопрос связи решаю в оперативном порядке через бельгийский канал. В случае неуспеха прошу разрешения на контакт с Мигелем.».   

         Гроссфогель-Бартон гнал машину на север. Сегодняшний намёк Кудасова лишь подтвердил его самые наихудшие опасения: немцы вышли на его след, и сейчас нужно было как можно быстрее уносить ноги. А ля гер ком а ля гер. На войне как на войне. Никакой романтики. Одна суровая проза и душевная грязь. И сейчас не было времени ни для таинственного завещания великого подвижника великого русского царя, ни вообще до сантиментов. Джеймс погиб в Норвегии… Если бы он, Уэйн Бартон, старый прожженный разведчик, только мог предугадать…Знает ли о сыне Анна? Она не переживет, когда узнает, что Джеймс… Чёртова война, чёртовы немцы, чёртово всё! Спокойно, спокойно… Да, это парижское задание далось ему слишком дорого. Потерять за месяц троих агентов - а ведь Коллинза он знал ещё по работе в Египте! Чёртовы немцы… Как только переберусь через пролив,  нужно первым делом показаться доктору Вудстону. У него великолепная клиника в Западном Йоркшире.

         - Хальт! – услышал он властный голос и только сейчас увидел полосатый шлагбаум. Солдат направил на его машину автомат.

         - Ваши документы!

         Гроссфогель, приветливо улыбаясь, опустил стекло передней дверцы, протянул требуемое высокому белокурому офицеру. Не эсэсовец, отметил он. Обычный армейский патруль. Всё нормально.

         - Куда следуете?

         - В Гавр, - ответил Гроссфогель.

         - С какой целью?

         - С коммерческой. Я – парижский представитель фирмы «Паркер и Фокс». Трикотажные изделия.

         - У вас есть пропуск в погранзону?

         - Вы же видите… – с лёгкой укоризной сказал Гроссфогель, показывая на удостоверение члена концерна Тодта – одного из главных поставщиков вермахта.

         - Ах да, извините… - сказал офицер совсем неизвинительным тоном. Гроссфогель нарочито демонстративно полез во внутренний карман пиджака. Машинально отметил, как мгновенно напрягся солдат с автоматом, в глазах офицера мелькнула так же мгновенно вспыхнувшая готовность к действию. Нет, это всё-таки эсэс, подумал Гроссфогель. Для чего они переодеты в общевойсковую форму? Кудасов прав – гестаповская операция. Да, натренированные ребята. Странно, здесь всегда было тихое место, да и до побережья ещё добрых три сотни километров. Что это они так масштабно всполошились?

         - А что случилось, господин офицер? –беззаботно спросил он, по-прежнему приветливо улыбаясь. – Я езжу по этой дороге уже не первый раз, и всегда здесь было спокойно.

         - Проезжайте! – услышал он в ответ. Гроссфогель-Бартон иронично хмыкнул и повернул ключ зажигания…

          Есаул – Игнату:

          «В составе шестой армии вермахта – 18 дивизий общей численностью 270 000 солдат и офицеров. Семь с половиной тысяч орудий и миномётов, 750 танков и воздушная армия генерала Рихтгофена…».  

          …главная люстра Павловского зала ещё не была зажжена, и поэтому казалась огромным сталактитом, угрожающе нависшим над блестящим даже в сумерках паркетом. Музыканты военной капеллы, одетые в нарядные красные мундиры, выслушивали негромкие наставления генерал-адъютанта Стукова и одновременно настраивали свои инструменты. Я подошёл к двум офицерам, стоявшим  справа от парадного входа.

         - Андрей Павлович в своём амплуа, - с лёгкой ироничной улыбкой кивнул в сторону Стукова капитан Цветков.

         -Кому война, кому – мать родная, - зло процедил красавец Орлов, командир эскадрона уланского полка, шефом которого была сама царица Александра Фёдоровна. Я познакомился с ним в лагере под Красным Селом, во время тренировок лошадей к скачкам и парфорсным охотам. Говоря сейчас о «матери родной», Орлов имел в виду события на Дальнем Востоке, и был по-своему прав. Вчера в главном штабе я встретил полковника Гурко, и он с возмущением рассказал о той безобразной растерянности и неразберихе, которую вызвали противоречивые донесения нашего посла в Токио Извольского и военного агента, полковника Ванновского.

         - Один сообщает одно, другой – совершенно другое! – негодовал полковник. – Известная русская беда: каждый мнит себя если не пупом Земли, то уж наверняка великим стратегом! Помяните моё слово, господин капитан: вся эта кутерьма с косоглазыми добром не кончится!

         Люстра вдруг вспыхнула ярким электрическим светом, хрустальные подвески заиграли переливами всех цветов радуги.

         - Сегодня на балу должен быть сам Куропаткин, - торжественно сообщил новость Ванюша Епанчин, племянник начальника штаба Киевского военного округа, генерала Сухомлинова, позднее сменившего на посту военного министра Куропаткина и оставившего по себе дурную славу одно из главных виновников всех наших бед и несчастий в первой мировой войне.

         - Господа, а не посетить ли нам буфет? – предложил Ванюша. – Я угощаю!  Меня представили к Станиславу третьей степени!

         - Да, Япония – это не Красное Село! – продолжал исходить желчью Орлов.

         - Но и самурай не чета русскому солдату! – весело парировал Ванюша. Никто не мог тогда даже предположить, что через два месяца он геройски погибнет в бою под Мукденом, и именно Орлов, сам сильно посечённый японской «шимозой», вынесет его тело с поля боя… 

         Мы прошли в соседнюю галерею, где уже были накрыты столы с шампанским, коньяком и приятно-кислым клюквенным морсом. Большие вазы были наполнены специально приготовленными в придворных кондитерских Царского Села конфетами и печеньем. Мы подняли бокалы за здоровье государя императора…

         - Аркадий, о чём ты задумался? – услышал Кудасов голос Элен.

         - Так… - ответил он, не ответив. – Воспоминания молодости. Воспоминания глупой и наивной молодости.

         - И наверняка бурной? – в её голосе прозвучали ревнивые нотки.

         - О! – нарочно заводя её, удивился Аркадий Апполонович. – А я всегда считал, что парижанки не умеют ревновать!

         - Я, к твоему сведению, не парижанка, а бретонка. А в том, что француженки не  ревнивы, ты глубоко ошибаешься. Признавайся, изменщик, ты в молодости наверняка был тем ещё дон Жуаном!

         - Как ни странно, нет, - сказал Аркадий Апполонович сущую правду. – Хотя возможностей, конечно, не упускал, и княжна Барятинская была чудо как хороша!

         - Ты имел с ней, как говорите вы, русские, отношения?

         - Элен! Я – гвардейский офицер!

         - А я знаю, что ты никогда не был ходоком, - сказала Элен. – Это нетрудно определить по тому взгляду, которым ты смотришь на женщин.

         - И взгляд этот, конечно, равнодушный? – засмеялся Кудасов.

         - Нет, зачем? Но взгляд у тебя НЕоценивающий.

         - Ну, тебя-то я сразу оценил, - не согласился  полковник. – Хотя если бы я не владел ножом так же, как владею револьвером, то оценить мою оценку уже там, в Ницце, было бы просто некому.

         - Я знаю! – сказал Элен, отводя взгляд от дороги, которая заворачивала к большому крестьянскому дому. – Ты не любишь женщин, потому что ты – шпион!

         - Ох, Господи… - вздохнул Аркадий Апполонович. – Отвезти бы тебя в наше царицынское имение, к покойной бабушке Василисе Фроловне. Уж она бы тебе мозги на место поставила… Великая была мастерица-воспитательница, царство ей небесное… А то всё у нас с тобой не как у людей…

         - Это почему же? – тут же обиделась Элен.

         - Не знаю, - пожал он плечами. – Наверно, судьба такая…

         - Но я же тебя люблю!

         - Конечно, конечно… «Любовь была, краснели помидоры…». Всё, приехали. Давай выгружаться.     

         Впереди показались уютные домки окраины Гавра. Гроссфогель сбросил скорость и довольно улыбнулся. Да, четыре эсэсовских поста за последние сто двадцать километров – это уже не для его потрёпанных нервов! Нужно остановиться, перевести дыхание и обязательно напоследок пообедать в том рыбном ресторанчике около порта, где подают его любимую маринованную селёдку. А там рукой подать до старого маяка. Явка глубоко законспирирована, о ней знают считанные люди, которых сейчас в Гавре быть не должно. Это был надёжный канал ухода, он ещё ни разу не подводил. И уже сегодня вечером он, Уэйн Бартон, инспектор третьего – « бис» отдела Секретной службы Её Величества, должен быть в старой, доброй Англии… Он устало, но довольно, как человек, всё-таки сделавшиё трудное, но  очень важное дело, улыбнулся и повернул направо.

         Судьбе не угодно знать, что случится с каждым из нас через секунду или через десяток лет.  Через полчаса Гроссфогель погибнет  при налёте своих же, английских бомбардировщиков. Фатум – непредсказуемая штука, а налёт был неожиданен, дерзок и стремителен. Англичане получили радиограмму от французского Сопротивления, что именно в эти дни в Гавре формируется крупный военный состав вермахта для отправления на Восточный фронт.        

         Ганс Фриче:

         «Наши передовые части находятся на расстоянии броска гранаты от Волги! Ситуация уже необратимо работает на нашу Победу! Ещё раз подтверждаются слова великого фюрера: только национал-социализм полностью подходит германскому народу! Единственный путь для германской нации – построение расового сообщества в нашем государстве!».

         - Господин оберштурмбанфюрер, вчера в двадцать часов  в районе Лионского вокзала в эфир впервые вышла неизвестная рация, - доложил вернувшемся из Берлина Штрауху капитан Шпигель, старший дежурной группы радиоперехвата.

         - Неизвестная - это как? – раздражённо спросил Штраух. Из столицы рейха он вернулся в противоречивом настроении, больше в плохом, нежели хорошем. Сначала он там имел довольно жёсткий разговор с полковником  Фогелем, курировавшем французский отдел, который настаивал на сокращении его, Штрауха, группы (« Вы слишком засиделись среди лягушатников, Штраух!  У нас много неотложных дел в других местах, и мы не можем себе позволить так расточительно расходовать квалифицированные кадры!»), и так ни о чём с ним и не договорившись, был вынужден записаться на приём к группенфюреру Шелленбергу. Он  полчаса доказывать вельможному имперскому сановнику, что сокращать группу именно сейчас, когда они прочно зацепили агентурную сеть русских – это просто нелепица. Русские, говорил он Шелленбергу, который, как всегда, слушал всякого говорившего, который был ниже него рангом, вполуха, наверняка попытаются и дальше использовать те источники, которые нм выявить пока не удалось. Они не настолько глупы, чтобы отказываться от работы из-за провала одной группы. «Красавчик  Вальтер», как за глаза называли Шелленберга подчинённые, задумчиво поиграл своими тонкими аристократическими бровями и недоверчиво хмыкнул.

         - Вы же сами сказали, что взяли ядро их агентуры, - сказал он вкрадчиво-вальяжным тоном.

          «Чёртов аристократ. Ведь каких-то пять лет назад ты считался владельцем высокородного борделя в Бремене!  - неприязненно подумал Штраух, преданно глядя  в холёное лицо Шелленберга.

         - А организация без руководства – это ничто, стадо.

         - Для такого перспективного стада всегда найдётся другой пастух, - не согласился Штраух. – Хотя это, конечно, потребует времени.

         - Времени, которого у нас нет, - уточнил собеседник.

         - Так они, господин генерал, на это и будут рассчитывать!

         Шелленберг опять поиграл бровями, опять хмыкнул. У него были планы перебросить группу Штрауха в Северную Норвегию, где в последний месяц резко активизировалась русская радиосеть. И это накануне решающего наступления на Мурманск! Егерям 40-й армии Дитца, героям Крита и Нарвика, любимцам фюрера, необходимо создать самые благоприятные условия для этого наступления! Нет, сейчас место «парижан» именно там, в Печенге!

         - Полковник – вы военный человек, - сказал он мягко, но эта мягкость была обманчивой, и Штраух это прекрасно понимал. -  Я не могу позволить роскошь держать вас в бездействии, когда наши войска истекают кровью на Волге.

         - Результаты будут, - уверил его Штраух. -  И именно из-за событий на Волге, -  и увидев непонимание в глазах генерала, пояснил. -  Взятая группа последние месяцы предавала сведения, так или иначе связанные с наступлением наших войск на Волгу и Кавказ.

         - Интересно, как вы это определили? – съехидничал Шелленберг. – Насколько мне известно, наши шифровальщики уже съели свои последние зубы на расшифровке их радиограмм. И пока безрезультатно.

         -  Аналитический отдел провел повременную характеристику передач, – сказал Штраух, -  и пришёл к выводу, что времена их выхода в эфир и перемещений наших войск на юге России имеют временную зависимость.

         - Мне нравится ваша убеждённость, – сдался Шелленберг. – Хорошо, даю вам две недели. Приказывать в сложившейся ситуации глупо, я не сомневаюсь, что вы там, в Париже, не зря едите свой хлеб. Поэтому прошу вас за этот срок предельно реально оценить уже наработанные результаты, -  и он неожиданно одобрительно улыбнулся, – и конечно ждать новых русских гостей! Удачи!

         - И что? – спросил он Шпигеля. – Район Лионского вокзала – это слишком неконкретно, Шпигель!

         Капитан пожал своими костлявыми плечами.

         - Я не понимаю этого вашего кокетливого пожимания! – вдруг взорвался Штраух. – Извольте отвечать чётко!

         - Конкретно пока сказать не готов, - чуть побледнев, отчеканил капитан. Зря я на него набросился, подумал Штраух. Там, в юго-западных городских кварталах сам чёрт ногу сломит. Мне нужно ездить на поездах. Самолёты всегда взвинчивают нервы. Это ассоциативная связь с бомбёжками. Русские бомбардировщики капитально испортили мне нервную систему ещё там, под Москвой. Даже коньяк не помогает.

         - Хорошо, - мгновенно остывая, сказал Штраух. – Едем в тюрьму. Надо навестить нашего друга Мюррея.

         Середина октября. Москва, Лубянка.

         - Сведения от группы Лесника идут через радиостанцию французского Сопротивления. – доложил заместителю наркома руководитель радиослужбы. Заместитель чуть заметно поморщился. Он знал, что доверять этим сообщениям,  можно было с очень большой долей осторожности. Вполне вероятно, что работа на французском ключе велась «под колпаком» функ-абвера. Или напрямую самим немецким радистом.

         - И каков процент совпадений с Семёновым? –спросил он.

         - Практически сто процентов.

         - Странно, странно… Или немцы сами себя переигрывают. Или…

         - Или Семёнов действительно  передаёт достоверные данные, - тихо сказал начальник радиослужбы.

         - Как он может передавать достоверные сведения, если он арестован? – вспылил замнаркома, хотя всегда был на редкость сдержанным человеком. - Вы можете мне это объяснить? Всё! -  и он встал.- Нужно задействовать группу Есаула. Пусть проверяют сами.

         Начальник радиослужбы сузил глаза.

         - Да Андрей Иванович, я всё прекрасно понимаю! – повысил голос замнаркома. -  Всё прекрасно понимаю, но ставки слишком высоки!

         - Если немцы выйдут на Есаула, то под угрозой окажется и берлинская группа… - тихо, но решительно сказал тот.

         - И это я тоже прекрасно понимаю! Но Сталинград стоит таких жертв! Там сейчас всё решается! Именно там, а не в Берлине и не в Париже!

         - Теперь об этом....полковнике-кавалеристе, - сказал он, успокаиваясь, - Интересный господин! Насколько я знаю, он выпускник Академии Российского Генерального штаба?

         - Так точно. Закончил с малой серебряной медалью, – сказал начальник аналитического отдела. – В юности окончил Алексеевское училище, и тоже с отличием. Участник Брусиловского прорыва. Осенью семнадцатого года оказался в Москве, входил в боевую группу монархистов-офицеров. Потом Дон, Деникин. Поражение. Исход. В Париже с середины двадцатых ходов. Один из приближённых руководителя Союза офицеров, генерала Миллера.

         - Матёрый, идейный враг! – с каким-то радостным ожесточением отчеканил замнаркома. -  Николай Арсентьевич, у вас всё готово для его доставки в Москву?

         - Да, группа ждёт сигнала, – подтвердил начальник отдела спецопераций.

         - Вот уж действительно пути Господни неисповедимы… – фыркнул замнаркома. – Махровый белогвардеец и резидент нашей разведки – самые близкие родственники! В страшном сне не представить! Это работа скорее уже не для нашего отдела собственной безопасности, а для психиатров! Кривошеин дал показания?

         - Скончался. От сердечной недостаточности, – ответил главный диверсант.

         - Недостаточности, которую ему устроили специалисты Сиволупова, - понимающе усмехнулся замнаркома. – Лихо работают. Есть кулаки – ума не надо… Ну хоть что-то он показал?

         - Что не верит в предательство полковника Кудасова.

         - Конечно! То, что воевал сначала у Духонина, потом у Деникина, что в гражданскую прошёл триста километров по нашим тылам, что именно там, под Сталинградом, под тогдашним Царицыным прорвал наш фронт…-  блеснул он великолепной памятью. Такие неожиданные экскурсы в историю были одной из его немногочисленных слабостей. – И не предатель! Замечательно!

         - А ведь, кстати, мы  с ним почти земляки! – добавил он неожиданно весело. – У его бабки, урождённой Долгоруковой, было имение в Копанцах! А мой отец родом с соседнего хутора!

         - Кстати, товарищ комиссар первого ранга, именно в тех местах сейчас воюет его родной племянник, Григорий Масленников.

         - А почему Масленников?

         - Взял фамилию матери.

         - Да? Интересно! Звание, должность?

         - Старший лейтенант. Командир артбатареи.

         - И как воюет?

         - Представлен к Красной Звезде. На подступах к Котельникову его батарея уничтожила восемь танков из группы  армии Гота.

         - А сейчас, значит, бабкино имение защищает? Постойте, постойте! -  и замнаркома широко раскрыл глаза. –Если он племянник Кудасову, то, значит, сын…

         - Так точно, - на лице главного диверсанта заиграли желваки.

         Замнаркома замер, словно прислушивался к чему-то происходящему у него  внутри.

         - Вы, Николай Арсентьевич, надеюсь, понимаете, что мне только что сообщили? – сказал он ледяным, не предвещавшим ничего хорошего тоном. - И почему не сделали этого раньше?

         - Проверяли, - выдержал т этот тон, и этот пронизывающий до самых пяток взгляд начальник отдела спецопераций. - Слишком уж невероятное совпадение.

         - Вот здесь... -  и замнаркома обвёл глазами стены кабинета, - …не может быть ничего невероятного. Вы поняли меня – ничего! И. главное, в такой момент! Что предлагаете?

         - Племянника сочно этапировать к нам в Москву.

         - Это понятно, - раздражаясь, сказал замнакома. – А что будем делать с Есаулом?

         Сидевшие за столом молчали, и их молчание он прекрасно понимал.

         - Почему  на этот вопрос должен отвечать я? – зловеще произнёс он.

         Сидевшие молчали, и их понимание не вызвало у замнаркома ничего, кроме всё того же раздражения.

         - Хорошо, - сказал он, прикрывая глаза и боясь сорваться. – Будем отзывать. Немедленно. Кто возглавит резидентуру? У вас есть кандидаты? Николай Арсентьевич!

         - Кандидаты есть, - сказал главный диверсант. – Но время…

         Замнаркома отвернулся к окну. Невдалеке ярко светили звёзды Кремля…   

         - Здравствуйте, господин Мюррель! – бодро поздоровался Штраух, заходя в камеру. – Хотите коньяку? Двоюродный брат прислал мне на днях с Кавказа ящик отличного армянского коньяку. Не хотите? Зря. Впрочем, это уже и неважно… А у меня для вас очень важная новость! Я передаю вас в ведение гехаймнише статсполицай. Да-да, в гестапо, в распоряжение специалистов группенфюрера Мюллера. Что вы молчите?

         - А что вы хотите от меня слышать? – сказал русский резидент. – Уважаемое учреждение, солидные специалисты.

         - Вот именно! – охотно согласился оберштурмбанфюрер. – Именно! Правда, несколько грубоватые и прямолинейные, но всё равно вам будет, о чём с ними поговорить. Мне, кончено очень жаль расставаться таким интересным собеседником, как вы, но поймите меня правильно: у меня тоже есть начальство, и его приказы и распоряжения я должен исполнять.

         Мюррель-Семёнов молчал, да и о чём говорить? Жаль, конечно, так вот безвестно заканчивать свой жизненный путь. Но, в конце концов, каждый разведчик должен всегда быть готов именно к такому финалу. Так что всё правильно. Некого винить.

         - Как вы себя чувствуете? – продолжал свой иезуитский монолог Штраух, и в глазах его – странное дело!-  замелькало настоящее сострадание. -  Хотите коньяку? Брат прислал с Кавказа. Ах, да, я уже говорил… Что же делать, мой друг!-  и он досадливо поморщился. – Старею! Склероз! Да, я, конечно, мог бы походатайствовать, чтобы вас оставили за мной, но для этого, сами понимаете, я должен иметь очень серьёзные аргументы.

         - Что вы имеете в виду? – спросил русский резидент (нужно дать ему понять, что наживка сработала, и он, господин Мюррель, владелец неприметной торгово-закупочной фирмы, а на самом деле – подполковник военной разведки Красной армии Игорь Николаевич Треугольников, осевший во французской столице ещё в тридцать девятом, после разгрома республиканских войск в Испании, готов на все его условия).

         - Я имею в виду вашего запасного радиста! – расплылся в улыбке Штраух.-  Он у вас обязательно должен быть! И не говорите сейчас ничего, потому что я вам сё равно не поверю! Ложь всегда неприятна, а наивная ложь к тому же и смешна, а я умею ставить себя на место своего противника. В данном конкретном случае – на ваше место, господин Мюррель! Вы – человек предусмотрительный, поэтому обязательно должны были подстраховаться. И правильно сделали! Будь я на вашем месте, то поступил бы точно так же! Господин Дроон – кстати, весьма опытный специалист. Оказывается, он был радистом у самого генерала Лукаса, ещё в Испании! – оказался, в отличие от вас, очень неразговорчивым, поэтому вынужден был скоропостижно скончаться здесь, в тюрьме от острой сердечной недостаточности. Я, конечно, попенял здешним медикам, но человека-то уже не вернёшь! Так что теперь вся надежда только на вас!

         Да, издевался Штраух очень изощрённо. В этом искусстве нужно было отдать ему должное! «Доктора оказались бессильны, больной перестал дышать…». Очень смешно. Впрочем, смерть Дроона - Полуянова вряд ли была ему выгодна. Оберштурмбанфюрер привык работать с арестованными долго и дотошно, даже тогда, когда, казалось, все уговоры, соблазнения и устрашения себя исчерпали, что порой давало неплохие результаты! Физический же  метод воздействия порой не достигает желаемого результата именно потому, что истязаемый перешагивает некий физиологический порог именно физических страданий. Пользуясь спортивной терминологией, у него открывается второе психологическое дыхание, и он становится невосприимчивым к самым изощрённым пыткам. Именно в этот момент «физику» нужно немедленно прекращать и не давая ему прийти в себя, переходить к жёсткому  психологическом прессингу. Метод кнута и пряника – это слишком тонкое искусство, которым не владеют тупоголовые костоломы, воспитанные в убеждении, что с помощью дыбы, рвущей кожу плети, пудовых кулаков,  с одного удара ломающих челюсти и опускающих почки, и огня из любого человека можно выбить любые необходимые признания. Любые чреваты самооговором, и в результате в проигрыше может оказаться сам истязатель.

         - Вы неважно выглядите, господин Мюррель! Может быть, пригласить к вам медиков? -  и, увидев, как вздрогнули веки у Мюрреля, Штраух поспешно добавил:

         - Нет-нет! Настоящих медиков! Медицинских! Не хотите? Ну что ж, ваше дело… Вам нужно больше гулять. Я распоряжусь! Тем более, что если вы не пойдёте мне навстречу, то в том месте, куда вас переведут сегодня же, прогулки не предусмотрены. Там много чего не предусмотрено. Как это говорится в русской пословице: в каждой избушке свои игрушки? Может быть, всё-таки выпьете коньяку?

         - Выпью, –согласился резидент. – А как же наша радиоигра?

         Штраух легкомысленно махнул рукой.

         - Хватит. Наигрались. Кстати, у вас, у русских, есть ещё одна очень умная пословица: хорошего – понемножку. В том смысле, что в меру. Это я к тому, что наша радиоигра свою меру исчерпала. Да, действительно великий и могучий русский язык. Кто это сказал? Пушкин? Прекрасный поэт! Правда, не выдерживает нашей расовой теории. Потомок абиссинца – звезда русской поэзии! Дикость какая! Такое может случиться только у вас в России!

         Он налил в железную кружку щедрую порцию пятизвёздочного «Арарата» и поднялся.

         - Кстати, наша московская агентура сообщила, что  между Союзом  русских офицеров-эмигрантов, проживающих на территории европейских стран, и  советским НКВД существует секретное соглашение о совместном сотрудничестве против нас. Это и есть так называемое завещание князя Меньшикова? Что ж, весьма оригинальное название. Насколько я знаю, этот князь  был убежденным русофилом. Правда, закончил плохо. Это я к тому, что если случится чудо, и вы окажетесь у своих, то  тоже вряд ли будете почивать на лаврах. Вы ведь тоже были знакомы с полковником Кривошеиным?

          («Тоже»! Почему он сказал именно «тоже»? Неужели они вышли на полковника? Тогда они выйдут и на Виктора! Вот это уже настоящий провал!)

         - Он тоже, как и ваш Дроон, скончался от сердечной недостаточности. Правда, не у нас. В Москве тоже хватает… врачей-кардиологов. Поверьте, я не блефую! В таких вопросах я человек достаточно щепетильный. Так что делайте выводы, месье Мюррель! А чтобы вам было их легче сделать, хотите я назову ваш настоящую фамилию? Или вы её и без меня прекрасно знаете?

         - Я не хочу читать вам прописные истины, но напомнить, думаю, не мешает, - сказал  Кудасов настороженному молодому человеку, с которым встретился на конспиративной квартире. Молодой человек, присланный англичанами, был строен, розовощёк, но определённо напряжён и от этого опасно рассеян. Собственно, из-за этой рассеянности Кудасов и решил с ним поговорить. Пусть успокоится, решил он, но не расслабляется. Что у них, никого поопытнее, что ли, не нашлось? Эх, Бартон-Бартон! Старая ты лиса с великодержавными колониальными амбициями! Доведут эти амбиции тебя до Принц-Альбрехт-штрассе! Там специалисты господина Мюллера их у тебя быстро успокоят!

         - Радист в глубоком тылу врага постоянно находится в положении загнанного зверя, - начал он безжалостно, – С той только  разницей, что он не видит и не слышит своих преследователей. Он просто понимает, что по его следу уже пущена свора.

         Молодой человек поёжился.

         - Какая свора?

         - Как только радист выходит в эфир, на его сигнал моментально реагирует служба радиоперехвата, - продолжил Кудасов, и молодой человек поёжился ещё раз. - Это передвижные пеленгаторы функ-абвера, установленные на крытых грузовиках.

         - Да, нас об этом предупреждали в школе… - начал было молодой человек, но Аркадий Апполонович очень невежливо перебил его.

         - Здесь не школа и плохих отметок здесь ставить не будут, поэтому отнеситесь к моим словам предельно серьёзно! Вас наверняка предупреждали, что эти самые грузовики внешне ничем не отличаются от обычных крытых фургонов, но с помощью размещённой в них аппаратуры немцы вычисляют координаты искомого сигнала. То есть, ваши координаты. Радист никогда не знает, сколько времени понадобится противнику, чтобы тот эти ординаты определил. Обязанность радиста в том и состоит, чтобы не двинуться с места и продолжать передачу. Это  трудно. Вы из летнего набора? – неожиданно спросил он.

         Модой человек сделал вид, что не понимает его вопроса.

         - Ну, хорошо, - сказал Аркадий Апполонович. – Вы всё поняли?

         Радист поспешно кивнул, и эта поспешность полковнику очень не понравилась. Сгорит в первую же неделю, подумал он. И Копанца за собой утащит. Нет. надо было бы переместить их из Парижа! Но опять же – куда? И как тогда с ними связываться? Да, куда ни кинь – всюду клин.

         - Первый выход завтра, - сказал он, поднимаясь со стула. – Сегодня отдыхайте. И прошу вас - успокойтесь. Это в ваших же интересах.

         - Извините, господин…

         - …Мюррель, - подсказал Кудасов. Назваться фамилией захваченного немцами резидента он решил после очень долгих раздумий. В этом был, конечно, определённый риск подставить и связника, и радиста, и Головню, и самого себя. В случае захвата, немцы обязательно свяжут его с захваченным резидентом. А, значит, поймут, что он в курсе деятельности парижской группы советской  разведки. Плюсом было лишь то, что этой намеренной расшифровкой он надеялся вызвать у функ-абвера хотя бы временное замешательство и хотя бы на время спутать их карты. Время, время! Сейчас оно дорого стоило! Кроме того,  лже-Мюррелем он уводил в тень брата…

         Аркадий Апполонович вышел в прихожую и мрачно посмотрел на  широкоплечего человека с шикарными казацкими усами, который при его появлении привычно встал и по-армейски вытянулся.

         - Григорий, ты сам всё прекрасно понимаешь, - сказал он усатому.

         Тот кивнул. Это и был тот самый казачий атаман Головня, который так хитро провёл Грооссфогеля-Бартона в Марселе, якобы согласившись на сотрудничество с ним. Кудасов был знаком с атаманом ещё со времён Донского похода. Сын зажиточного  кубанского казака, как будто сошедший с репинской картины « Казаки пишут письмо турецкому султану», был насколько отчаянно храбр, настолько же хитёр и немногословен. Командуя группой пластунов, он в девятнадцатом году  навёл большой шорох в штабе прославленного красного командарма Миронова,  очень опытного и популярного казака, беззаветно преданного делу пролетарской революции, которого сами же красные комиссары с подачи хитреца Буденного, ревновавшего Миронова к его огромной популярности среди казаков, позднее обвинили во всех смертных грехах и от грех подальше скоренько расстреляли. Что ж, расстреливать без суда и следствия они всегда были большие мастера! Впрочем, деникинцы в этом мастерстве им не уступали…

         - Ты уж извини, атаман, но что есть… -  и он кивнул на дверь комнат, в которой находился английский радист. - … то есть.

         - Я понимаю, - спокойно ответил тот. -  Что же поделаешь. Послужим напоследок России-матушке. Да и надоело мне тут, господин полковник… - признался он вдруг. – Жалею только, что родную степь перед смертью не увижу.

         - Ну ты подожди себя хоронить-то, - буркнул Аркадий Апполонович, не поднимая, однако, на него глаза.

         - Всё сделаю, - услышал он в ответ. – Можете не сомневаться. Головня ещё никогда не подводил. 

         Аркадий Апполонович почти не ошибся в прогнозе: немцы взяли англичанина на четвёртом сеансе.  Головня устроил такую ожесточённую перестрелку, что преследователи были вынуждены вызывать армейское подкрепление. Только после этого им удалось ворваться на чердак одного из домов по улице Ламбуаз, но они опоздали: и радист, и сам Головня были уже мертвы. Бравый казачий атаман, с которым Аркадий Апполонович не один раз ходил в гибельные сабельные атаки против красных конников в степях Таврии и Крыма, не подвёл и на этот раз…

         Штраух получил крупный нагоняй из Берлина, но на месте удержался. Правда, для этого пришлось пожертвовать русским резидентом, но здесь оберштурмбанфюрер уже ничего не мог поделать. А ля гер ком а ля гер…

         Есаул - Игнату:

         «На вооружение шестой армии вермахта поступило новое оружие –шестиствольные миномёты. Документация будет передана по каналу «Лидия».

         -Надо уходить, - сказал Аркадий Апполонович высокому худому мужчине с типичным лицом российского аристократа. Волосы короткие, брови – лохматые, прижатые к затылку, узкогубый рот, пронзительный взгляд чёрных, как спелая смородина, глаз с усталым прищуром много повидавшего и уже ничему не удивляющегося человека, которое, впрочем, несколько портил крупный, выползающий на щёки нос – типичный родовой признак всех мужчин из фамилии Долгоруких.

         - Надо срочно уходить, Виктор.

         Есаул – а это был он, резидент скрытой советской разведывательной сети во Франции и младший брат Аркадия Апполоновича – молчал и лишь хмурил брови.

         - Ты же знаешь, я не могу бросить людей, - сказал он глухо. – И не тебе, офицеру Генерального Штаба, я должен это объяснять.

         Теперь замолчал Аркадий. Они сидели в кафе «Дю ля Рэ» на марсельской набережной и смотрели на красивую, бело-голубую яхту, заходящую со стороны острова, где  легендарный, несчастный и наивный Монте-Кристо в мрачном подземелье замка Иф отбывал свой бессрочный срок по пустяшному, в общем-то, делу. Подумаешь, подставили друзья! А сколько раз они подставляли его, Аркадия Кудасова! Нужно просто никому не верить -  вот  всё. Эх вы, наивный недалёкий граф! Мне бы ваши графские проблемы… Было удивительно солнечно и тихо, и это обманчивое впечатление солнечной тишины создавало иллюзию абсолютной беззаботности. Иллюзию, которой и ему Аркадию Апполоновичу Кудасову, полковнику царской армии, блестящему офицеру ещё той, царской военной разведки, и Виктору Апполоновичу, его родному брату, тоже полковнику, только разведки советской и тоже опытному офицеру-разведчику, сейчас так остро не хватало. Да, Марсель, средиземноморское побережье… Здесь не было войны. Везде и кругом она была, убивала людей и калечила судьбы, сжигала в печах немецких концентрационных лагерей и замораживала в бескрайних поволжских степях, а здесь её не было. Здесь её просто не могло быть. Это не Сталинград.

         - Гестапо возьмёт тебя через пару недель, - сказал Аркадий Апполонович. – Их здорово поджимают события на Волге и поэтому он роют носом землю и день и ночь. Там, в Сталинграде, всё очень мудрёно перепуталось, хотя понятно, что Паулюс эту битву, даже ещё толком и не начав, уже проиграл. И кто бы мог подумать! Такой стратег!

         - Когда ты уходишь? – спросил Есаул.

         - Это не тот вопрос, который нужно обсуждать именно сейчас, - сухо осадил его Аркадий Апполонович. – Сейчас нужно решать вопрос о тебе.

         - Аркадий…

         - И уйти тебе нужно так, чтоб не подставить твоих людей ни немцам, ни Москве, – продолжил он. Когда нужно, старший Кудасов становился очень крут, решителен и беспощадно бесцеремонен. Впрочем, это тоже были одни из характерных фамильных черт рода Долгоруких. И именно они эти качества -    крутость, решительность и неразборчивость в средствах для достижения цели -  помогли им в своё время свалить, казалось бы вечного и всесильного вельможу Александра Даниловича, которого всем своим старинным, уходящим в глубину Рюриков, родом всегда глубоко и ненавистно презирали, и в семейном кругу иначе, чем Алексашкой или базарным пирожником, не называли.

         - Да, это трудно, но не значит, что невозможно. Через два дня твой автомобиль сорвётся в пропасть на Сент-Готардском перевале. Естественно в нём найдут твой обгоревший труп. Вот и всё. Концы в воду, точнее – в ущелье. Мама и Лёля ждут нас в Буэнос-Айресе. Там чудесный вид на море и такие же яхты. Счёт в «Байрес-Бэнк» на твоё имя открыт.

         - Ты всё-таки продал завещание Меньшикова? – усмехнулся Есаул. – Аркадий, ты неисправимый авантюрист! Неужели ты думаешь, что англичане не определят, что это – чистой воды подделка?

         - Когда они определят, то мы будем уже далеко-далеко. Виктор! -  и Аркадий Апполонович накрыл своей ладонью кисть брата. – Давай я не буду тебе объяснять, что немедленный уход – единственный вариант твоего спасения. Здесь тебя через пару недель возьмёт гестапо, а в России, если тебе всё же удастся от них ускользнуть, займутся палачи Абакумова. Ты всё это и сам прекрасно понимаешь, и высокие слова об офицерской чести можешь сейчас не произносить. Это всё хорошо для публики. Она очень любит такие слова. А на меня они должного впечатления не окажут. Впрочем, это ты и сам прекрасно понимаешь.

         - Да, я прекрасно знаю, что ты не любишь высокопарных слов, - сказал Есаул.- Ты помнишь имение Воронцовых под Гатчиной? Дядя Николай тоже говорил, что самое противное, чего никогда не должно быть у русского офицера,  это чванливости и придворной высокопарности.

         - А ещё я не люблю неоправданного героизма, - продолжил Аркадий Аполлонович. – В таком геройстве – да-да, именно геройстве,  а не героизме! -  всегда есть что-то фальшивое.

         - Значит, и в том, что сейчас происходит там, под Сталингра…извини, Царициным, ты тоже видишь фальшь?- зло сузил глаза Есаул.

         - Там не героизм, – сказал Аркадий Апполонович. – Там обыкновенная тяжёлая военная работа. Впрочем, это уже софистика…

         - Там люди гибнут! – не выдержал Есаул. – Русские люди! И им нет никакого дела до твоего мнения!

         - На то она и война, чтобы гибнуть, - ответил старший Кудасов. – И не мы с тобой эту войну развязали. А Россия, смею тебе напомнить, это не только русские берёзки, избы, крытые соломой, деревенские бабы в кокошниках и «Бедная Лиза» господина Карамзина.

         - Да, не только! – упрямо согласился Есаул. –Это ещё и дедовы могилы.

         - А вот это, Витя уже запрещённый удар! – стиснул зубы Аркадий Апполонович. – И я никогда не прощу красным комиссарам того, что он сделали с нашим родовым кладбищем! Никогда, ты понял? Я их рубил на Дону и в Поволжье, и если потребуется, рубить буду снова и снова!

         Он глубоко вздохнул, выдохнул и снова взял себя в руки.

         - А Россия должна быть прежде всего вот здесь, -  и он дотронулся до левой стороны груди. – Россия, а не Совдепия! Пойми же, наконец, что это совершенно разные вещи!  И именно за неё сражаюсь и я, и ты, и тот же сын убиенного этими самыми комиссарами адмирала Александра Васильевича Колчака Ростислав Александрович! А где мы будем потом находиться – во Франции, в Германии, в Аргентине или на Южном полюсе – это уже детали.

         - Конечно! Приятно тосковать по Отечеству, сидя где-нибудь в Буэнос-Айресе. Приятно, и, главное, совершенно безопасно, Только такое сидение - это даже не фальшь. Это уже принцип, Аркадий!

         - Ты что, хочешь сказать, что я здесь, во Франции, ничего не сделал?

         - Аркадий… -  и Есаул положил руку ему на плечо. – Не надо. Мы же русские офицеры. Считаться кто  что сделал… И извини меня ещё раз -  я не могу сейчас уехать.

         Аркадий Апполонович повернулся  к морю и надолго молчал. Бело-голубая яхта сделала широкий разворот и повернула от берега.

         - Бывают моменты, когда разведка начинает срастаться с политикой. Извини за банальность, но разведка и политика – это всё-таки совершенно разные вещи. И я не  хочу, чтобы мой единственный брат таскал каштаны из огня именно для политиков.

         - Наш разговор начинает идти по кругу, - сказал Есаул. – Мое решение обсуждению не подлежит. Я не хотел тебе говорить, но чувствую, что мы теперь с тобой долго не увидимся… И, кстати, мой Григорий сейчас именно там, под Сталинградом.

         - Я не верю, – сказал Аркадий Апполонович. – Это обычные комиссарские штучки.

         - И знаешь где именно? – не слушая его, продолжил Есаул. – Под Копанцами! Да-да бабушкино имение! Он ведь, чудак, наверное, и не догадывается, что воюет за родовую усадьбу!

         - Какую усадьбу? – зашипел Аркадий Апполонович. Этот разговор уже изрядно его измотал. – Нет там сейчас никакой усадьбы! Ты же знаешь, я побывал там в сороковом году. Там сейчас это… как они называют…коллективное хозяйство. Колхоз, вот! И откуда ты знаешь, что он именно там?

         - Сообщили, – сказал младший брат.

         Аркадий Апполонович хотел ответить чем-то едким и дерзким, но, взглянув на брата, увидел в его глазах радостный блеск, и ничего не сказал. Он просто обнял его, прижал к себе, потом резко отстранил и, не оглядываясь, пошёл вниз по набережной.

         В результате заговора во главе которого стояли князья Долгорукие, 9 сентября 1727 года Светлейший Князь Александр Данилович Меньшиков получил именное приказание Божьей милостью императора и самодержца Всероссийского Петра Второго ехать вместе со своим семейством и челядью в город Ранниенбург, самим же Светлейшим Князем выстроенный и находившийся в Воронежской, позднее - Рязанской губернии. Недалеко от Твери княжеский обоз был перехвачен специально высланным из Петербурга отрядом, и  командир отряда, генерал Сумароков-Юсупов, зачитал Александру Даниловичу новое приказание: пересесть с семьей в крестьянские сани и под усиленным конвоем следовать в Сибирь, в город Березов Тобольской губернии. Слуги Светлейшего были от него тотчас удалены, ордена, экипажи одежда и вывозимые бумаги конфискованы, а сам он лишён всех чинов, званий и привилегий.  Среди конфискованного имущества третьего завещания обнаружено не было.

         Наступил звездный час князей Долгоруких, который закончился бесславной ссылкой, в которую они были отправлены в начале 1730 года государыней самодержавной Анной Иоанновной, вступившей на трон российский  после кончины Петра Второго.

         Второго февраля 1943 года фельдмаршал Паулюс и двадцать четыре генерала, служившие под его командованием,  сдались в плен. Сталинградская битва, одно из крупнейших сражений Великой Отечественной войны, закончилась убедительной победой Красной Армии. До взятия Берлина оставалось два года и три месяца.