Каждую весну, на майские праздники, отец сажал картошку. Это правило соблюдалось неукоснительно из года в год. Как сейчас вижу: он с раннего утра возится с лопатами (чего с ними возиться? Он же ещё неделю назад и черенки новые поставил, и жала навёл!), проверяет мешок с посадочными клубнями (крепко ли завязан), хлопает себя по карманам (сигареты взял?) и смотрит на часы (на автобус не опоздаем?). На лице - гамма чувств: деловитость, озабоченность, сосредоточенность и п р а з д н и ч н о с т ь.
- Ну, чего? Пошли?
- Па… - начинаю ныть я.
- Чего?
- А, может, ну её, эту картошку?
- Чего??
- Ведь все равно не уродится. Каждый раз мешок сажаем мешок – выкапываем два. И половина – горох.
- Чего???
- Давай никуда не поедем а? Осенью на базаре купим! Она же по осени вообще копейки стоит! Чего у нас, денег что ли, нет?
- Бери лопаты!
(… нет, что за жизнь! Был бы кто другой - послал бы куда подальше! А отца не пошлёшь. Он – отец, батя. Он запросто может и по лбу заехать за такое неуважительное к себе отношение. У, эксплуататор! И за что его только на заводскую Доску Почёта каждый год вешают!)
… и вот мы уже трясёмся в переполненном автобусе. Ехать не то чтобы далеко – минут тридцать, за реку (место так и называется – «заречка»). Рядом и вокруг – такие же, как и мы, «сажальщики». Все тоже с полным «джентльменским набором»: лопаты, колышки с намотанными на них верёвками (это не для того, чтобы там, на грядках, удавиться, а эти самые грядки размечать), вёдра, мешки, сумки с едой. Куда едут, зачем едут, с какой-такой радости? На заводе своём за неделю, что ли, не наработались? Одно название - чумовые пролетарии… «Нам денег не надо – работу давай!» А на вид – вполне нормальные люди. И – главное и удивительное – все трезвые, все тоже деловито-праздничные, и почти из каждой сумки или торчат характерные горлышки или угадываются знакомые бутылочные очертания. Но это – после. Когда отсажаются. Чтобы прямо на грядках. В этом – прямо на грядках – есть особая прелесть, особый шик. Это вам не в привокзальной пивнушке «сто пятьдесят» и кружку пива. Пивнушка, эта так, баловство и скучная обыденность после отработанной смены. А здесь - достойный повод отметить начало ежегодной картошечной каторги. Именно каторги, потому что, как говорит моя бабушка (она с нами уже не ездит. Она уже слишком старенькая. Когда она была просто старенькой, то жизни своей без этого весеннего картошечного сажания не представляла. Она, я подозреваю, и отца в это дело с самого его малолетства втянула. А вот теперь он пытается втянуть меня. Это называется – преемственность, блин, поколений. ), так вот как говорит моя бабушка, «воткнуть-то и дурак воткнёт. Ты её потом вырость!» «Вырость» - это значит пропалывай, окучивай, собирай жука (слава Богу, не поливай). Да и не один раз проведи каждую такую операцию за весь картофельный сезон. Раза по три - минимум. Иначе не «вырость», а смех один. Нет, ну что за жизнь! И жара уже, как назло под двадцать! Эх, сейчас бы на речку! Накупаться до посинения, позагорать, «блинчики» покидать. Или в парк сходить, на аттракционах прокатиться, мороженого поесть, газировки выпить. У нас в парке хорошая газировка! Три копейки - с сиропом, копейка - без. Толстая, улыбчивая тётка-газировщица, одетая в ярко-красный фартук и с заколкой в волосах, протягивает тебе стакан, а там, в этом вишневоцветном блаженстве поднимаются вверх блестящие на солнце, маленькие пузырьки, и, кажется, слышишь, как они весело лопаются, добежав до поверхности. Или мороженое по семь копеек в картонном стаканчике. Называется «шербет». Кажется, что запросто целую коробку съем, вот до чего вкусное. Наш сосед, дядя Коля Миронов, когда с похмелья, то сразу четыре стаканчика уминает. Душевно, говорит, после вчерашнего оттягивает… Или пломбир по двенадцать копеек. Тот - в форме брикетика и облит шоколадом. Интересно, а чего вкуснее – пломбир или «шербет»? Вообще-то и то, и дру…
- Поднимайся, Лёшк, поднимайся. Приехали.
(Нет, ну почему же я такой бедный-разнесчастный! Чтоб она провалилась, эта картошка, вместе с этими лопатами, тяпками, мешками и жуками! Прямо здесь вот, прямо сейчас! Каторга, она и есть каторга! «Нам денег не надо – работу…!».)
Влезли из автобуса, пошли искать свой участок. И откуда здесь столько народа? Не из одного же нашего автобуса! Наш столько и не вместил бы! Всюду радостное оживление (нашли чему радоваться! Ну, люди!), шутки-прибаутки, задорный детский смех. Одно слово – курорт! «Дышите глубже – подъезжаем к Сочи!».
-Здорово, Николай Иваныч! – слышится время от времени. – Коля, привет!
Отец кому-то кивает, кому-то приветственно машет, кому-то жмёт руки. Впрочем, задерживается на секунды, больше нельзя: сажать надо, вон уже солнце-то, припекать начинает, некогда языки чесать. «Нам денег не надо…».
Наконец, находим нашу делянку. Нет в ширину она ничего, скромненькая, метров десять, не больше.
- Па, а где наши грядки кончаются?
- А вон, Кольку Обурге видишь?
- Где?
-Да вон!
Я смотрю вдаль. Колька, здоровенный, всегда весёлый, бестолковый парень, заводской шофёр, кажется мне мелкой букашкой. И там, где он сейчас стоит и размахивает руками, кончаются наши грядки?
- Ага, - довольно подтверждает отец. – Там!
Моё и так не самое весёлое настроение падает до нулевой отметки. Мама, роди меня обратно! Очень прошу! Я торжественно клянусь и обещаю, что буду весь год есть одни пустые макароны (нет, лучше всё-таки с маслом и котлетами), мыть посуду и полы и затыкать уши, когда сосед дядя Коля Миронов ругается матом.
Отец деловито разматывает верёвку на колышках, потом свинчивает «чертилку» - здоровенную, похожую на грабли конструкцию, но только с двумя зубьями по краям (чтобы чертить грядки) и с длиннющим деревянным черенком. Втыкает колышки поглубже в землю, натягивает размотанную на всю длину верёвку.
- Ну, с Богом!
Вот говорят, что жизнь туриста хуже, чем фашистский плен. Врут! Жизнь крестьянина гораздо хуже. Нет, лучше убейте меня прямо сейчас, но я никогда бы не согласился жить в деревне! Лошадиный труд! Раскрасневшийся от работы и от жары отец, натужно кряхтя, упорно чертит по земле разметки-борозды, по которым мы сейчас и начнём сажать эту, чёрт бы её побрал…
- Ведро насыпал? Ну, начали!
Отец копает - я кидаю в ямки клубни. Рубаха на отцовой груди, да наверняка и на спине, скоро темнеет от пота. «Здравствуй, милая картошка-тошка-тошка-тошка! Пи-и-ионеров идеал-ал-ал! Кто не лопал той картошки, тот счастливым не бывал!». Да, чего-чего, а счастья – полны штаны. Штаны, уточняю, тоже мокрые. И не оттого, что обмочился от такой трудовой радости. Просто ноги тоже вспотели, и между ногами – тоже. А также руки и подмышки. И голова. И мозги. Сюда бы сейчас этих композиторов-песенников с ихними песенными роялями! Хотя нет, рояли здесь ни к чему! Рояль – это ерунда, пушинка, невесомость. Ты вот попробуй лопатой помахать, не разгибаясь, или картошку эту покидать! Пот стекает вдоль хребта противной прохладной струйкой и пропадает где-то сзади в трусах. Хорошо! Вагон удовольствия! «Нам денег не надо!»
Заканчиваем мы часа через три. Солнце лупит прямо по склонённым затылкам. Во рту – противная сухость. Язык как наждачная бумага, чуть им шевельнёшь – противно царапает внутренность щёк. Кругов перед глазами нет - и то спасибо! В прошлом году были. Тогда жарища была посильнее.
-Ну, вот и посадили!
Отец устало садится - опускается - падает прямо на кромку земли, чуть подрагивающими пальцами выуживает из мятой пачки очередную сигарету. Лицо как из бани, волосы всклочены – а уж довольный, сил нет смотреть! Прямо как ребёнок! Чему радоваться? «Воткнуть-то и дурак воткнёт…».
- Устал? – спрашивает меня.
Я этак небрежно мотаю головой: с какой это стати? Да я, если хочешь знать, один таких участков мог сто миллионов тыщ посадить! Подумаешь, какая тяжесть! Отец смотрит на меня и насмешливо улыбается. Я-то понимаю, что ему досталось куда как больше. Бросать картошку - это всё-таки не копать. Копать тяжелее, вот он мне лопату и дал-то всего пару раз, да и то на пару минут.
- Да я не устал, - пробовал я возразить. – Давай ещё покопаю!
- Не надо, - сказал он, отбирая лопату. – Успеешь ещё навалдохаться…
А вечером, уже дома, всегда накрывался стол. Не то чтобы праздничный, но всё же… Отец выпивал, закусывал и хитро, как-то по-заговорчески, словно в напоминание о какой-то важной тайне, которую знали только мы двое, а всем другим её знать совершенно необязательно, подмаргивал мне. И от этого его подмаргивания становилось на душе тепло и радостно, и усталость уходила прочь, и вообще всё моё внутреннее состояние наполнялось гордостью, которое испытывает человек, выполнивший очень тяжёлую, но обязательно нужную, которую кроме него выполнять некому, работу.
Отца уже давно нет в живых, да и сам я уже очень немолод, но вот чёрт его знает: каждую весну я обязательно сажаю картошку. Я не могу сказать, зачем я это делаю. Нашей семье и покупной хватило бы за глаза. Но нет! Приходит май, и меня как будто толкает кто-то: собирайся, пора.
Пошли – говорю я внуку. – Автобус скоро.
Он поднимает на меня тоскливые глаза, в которых явственно читается огромная «радость» от предстоящего созидательного труда.
- Дед… - говорит он тихо.
- Чего?
- А, может, ну её, эту картошку?
- Чего??
- Ведь все равно не уродится. Ведь каждый раз сажаем мешок – выкапываем два. И половина – горох.
- Чего???
- Давай никуда не поедем а? Осенью на базаре купим! Она же стоит-то копейки! Чего у нас, денег что ли, нет?
- Бери лопаты!
И теперь, по прошествии лет, я, кажется, понял отца, Надо копать. Просто брать лопату и копать. Без нас её, картошку, никто не посадит. Да и дело-то, в общем, не в ней, не в картошке. Дело - в принципе, а он немудрёный: в жизни нужно рассчитывать только на самих себя. Случись беда – не поможет тебе не государство, не зажравшиеся, лопающиеся от жира и денег сегодняшние толстосумы, не царь, не Президент, не Бог и не герой. Никому из них ты просто не нужен. Если только на выборах, когда ты вдруг становишься «уважаемым электоратом» (и слово-то какое поганое выдумали, Господи!) Так что, ребята, лопаты и мешки далеко не убирайте. Ещё пригодятся. И не раз. Проверено.