Помню, когда мне было лет одиннадцать-тринадцать (а сестре, соответственно, от четырех до шести) я почти каждый день когда ходил - когда ездил на трамвае забирать ее из детского сада на Осипенко. Домой же возвращались обязательно на трамвае (для четырехлетки пешком идти было довольно далеко). Я всегда садился на одноместное сиденье у окна, Анюту ставил рядом (не хочешь сидеть со мной на одном сидении - тогда стой и не сопи!), и обычно не успевали проехать и пары остановок, как около нас обязательно появлялась какая-нибудь бабка (вот почему-то именно бабка, старуха, но никогда не старик). И тут же начинался театр одного актера: бабка принималась тяжело (если уж он была настоящим профессионалом – даже с этаким астматическим хриплым подсвистом) дышать, жалобно пыхтеть, стонать, скорбно кривить лицо, которому, конечно же, придавалось совершенно мученическое выражение репинского бурлака на Волге. В общем, всем своим жутко разнесчастным видом умирающего престарелого лебедя мне конкретно и наглядно давалось понять: молодой человек, вы разве не видите, что перед вами еле стоит, и не просто стоит – мучается несчастная пожилая женщина? Она, можно сказать, прямо-таки умирает на глазах равнодушной местной трамвайной общественности вообще и ваших бесстыжих глазах в частности! Очень прискорбно, мон ами, что вы не владеете хорошими манерами и, в частности, уважительным отношением к почтенному возрасту. Короче, уступи место, гад, или я за себя не ручаюсь и могу тебе запросто заехать вот этой моей огромной хозяйственной сумкой по твоей некультурной, наглой, пионерской морде! Я не шучу!
Понятно, что вставал и уступал. Вроде бы ерунда, мелочь, легкое недоразумение вроде мимолетной досады. Но как же в такие моменты я ненавидел эту конкретную старуху, которой а самый час пик не сидится дома и которую именно сейчас, именно в этот самый пик, просто-таки припирает переться куда-то по каким-то своим - я был уверен – совершенно пустяшным делам (да и какие серьезные неотложные дела могут быть в таком возрасте? Единственное – это готовиться к приближающейся встрече с господом Богом, но ведь такую подготовку надо дома производить, не спешно и не суетливо, а не в битком набитом трамвае!). И, как говорится, до кучи я уже заочно ненавидел и тех старух, которые подойдут (обязательно подойдут! Обязательно! Не может быть, чтобы не подошли! Они из гроба встанут, чтобы оказаться со мною рядом в том трамвае!) ко мне завтра, после завтра, через месяц, год, два, будут подходить всю жизнь, да тогда, когда я и сам – если доживу – стану стариком, и уже мне самому тоже нужно будет уступать место! Но они все равно будут стоять рядом, будут по-прежнему сопеть, кряхтеть, нудеть, свистеть, стонать, рычать и вообще делать такие физиономии, глядя в которые хочется немедленно закрыть глаза и, подобно Алисе из Страны Чудес или Нильсу из известной сказки Астрид Линдгрен, моментально уменьшиться до микроскопических размеров. Хотя понятно, что от таких старух никуда не спрячешься, даже если превратишься в невидимую невооруженным глазом амебу.
Не знаю, сколько бы еще продолжалась эта ежедневная пытка (а продолжалась она уже довольно долго), но я все-таки нашел выход, и этим выходом стала моя разлюбезная сестренка, которая каждый раз безропотно стояла рядом с сидением, держась рукой за его спинку и при этом обиженно надувая щеки и губы.
Так вот – осенило. Однажды, как только я заметил, что ко мне начинает подгребать очередная бабушка, я повернулся к сестре и сказал:
- Садись на колени.
- Не хочу, - надулась она еще больше (и чего надулась? Сиди, в окошко гляди. Красота! Опять же спиной к этой самой бабке, значит, не будешь иметь радость видеть ее кислую физиономию).
- Садись, тебе говорю… - прошипел я, сделав при этом зверскую рожу.
Сестра поняла, что ей пыхтеть на меня бесполезно, всякие возражения будет пресекаться в зародыше, в общем – дела хреновые, и полезла на колени. Подскочившая бабка, увидев такое дело, моментально стухла со своим мученическим видом, поняв, что все, аут, халява закончилась, и отныне этот дешевый трюк со стонами-вздохами больше не «катит». Все правильно, теперь не подступишься: одно дело - согнать с сидения великовозрастного балбеса, и совсем другое – если на коленях у этого балбеса сидит малолетний ребенок. Попробуй только вякни-заикнись насчет своей старческой немощи. Этот защищенный теперь балбес тоже теперь имеет полное право вякнуть тебе в ответ, и так вякнуть, что все свои вставные челюсти проглотишь вместе с оставшимися, если они ещё остались, зубами.
Уже много лет позже, повзрослев, но так, кажется, не очень-то и поумнев, я время от времени вспоминаю этих актрис-старушек и пытаюсь найти ответ на вопрос: а действительно, чего им надо было в тех переполненных трамваях, именно в часы пик, самые «горячие часы», когда работающий народ кто ехал на смену, кто, наоборот, возвращался с таковой, направлялся в магазины, в школы, за детьми в те же детские сады, да мало ли куда еще… Какие-такие суперсрочные, не могущие ждать ни секунды, горящие дела заставляли этих неугомонных старух тащиться в самую толкотню? Да и не было у них никаких горящих дел, не было, руку даю на отсечение – не было! Отсюда вопрос: неужели трудно пересидеть час-другой это время дома, в саду. На лавочке, на земле, на помойке. Пересидеть, не путаться под ногами у действительно спешащих, действительно занятых людей! Зачем ослонять себе жизнь, которая и так не очень-то и сладкая?
А сейчас я, кажется, понял. Нет, все это – не от маразма, не от какого-то возрастного озлобления, от понимания своих ненужности, выжатости, использованности. Не от врожденной вредности или жлобства, нет. Это – от недостатка о б щ е н и я. Да и если здраво рассудить: человек всю свою долгую (если уж до старости дожил) жизнь проработал на заводе, фабрике, институте школе, конторе - в общем, в коллективе. А коллектив это не только совместный труд и совместные праздники, горести и радости, обязательные чаепития, у кого по утрам, у кого - а в обед, а у кого и весь рабочий день. Коллектив это еще и интриги, сколки, сплетни, единомышленники и противомышленники. Завить, злость, ехидство, насмешки, шпильки, в общем, все человеческое, что нам знакомо и нам не чуждо. В это постепенно врастаешь и этим обрастаешь, это твоя вторая кожа, которая со временем срастается и с первой, организменной.
И вдруг – пенсия. И этого привычного жизненного уклада – нет. И коллектива – тоже. А есть диван, телевизор, который уже через месяц начинаешь тихо ненавидеть, кефир и клистир. И хорошо, если успела (успел) в свое время нарожать детей, а он тебе – внуков. Тогда действительно все не так одиноко, хотя дети уже повзрослели, у них уже своя жизнь, и им уже постоянно не до тебя. Ну, подойдут, ну, поцелуют-клюнут в щеку или висок, спросят про здоровье или чего купить. И хватит. Хорошего – понемножку. Смотри телевизор. Там сегодня опять убили в расцвете сил и лет какого-то то ли банкира, то ли бандита, сами не поймем, потому что все они на одно лицо.
И хорошо еще, что так. А если нет детей, не обзавелась (обзавелся) в подходящее время? Тогда начинается тоска и уныние. Нет, старик может, в крайнем случае, водке прибиться. А где водка - там собутыльники. Все какое-никакое общение. А если собутыльники все-таки совестливые, а еще лучше – давнишние, а значит – проверенные, то это совсем ничего, это значит живи и радуйся, особенно с похмелья. А старушке куда? Пить вроде бы стыдно, да и не умеет. Телевизор смотреть? На скамейке сидеть, соседям кости перемывать? Так ведь это, как говорится, на любителя. Чья бы мычала, а твоя бы молчала… Вот и дожидается такая унылая истосковавшаяся душа этого самого часа пик, чтобы народу и на улицах, и а тех же трамваях побольше было да п о т о л к о т н е е. Чтобы было хоть с кем, но попихаться-потолкаться, через кого протиснуться, перед кем свое болезненное состояние показать-продемонстрировать, и хоть так человеком себя почувствовать - не никому не нужной щепкой в океане. Хоть так… Поэтому и не стоит думать о таких людях дурно. Ведь они - это ты. Мысль не моя – Станислава Леца. Умно сказано. Грустно. Так оно и есть. Так оно всегда и будет.