Судьбоносному, историческому, перестроечному Апрельскому, 1985 года, Пленуму ЦК КПСС посвящаю.
Весна 1985-го. Только что траурно-победно закончилась ПэПэПэ – Пятилетка Пышных Похорон. Ставропольский комбайнёр призывает всех «ускориться» и «углУбиться», чтобы уверенно идти к очередному окончательному светлому будущему. Но сначала согласно последнему историческому решению партии и правительства надо решительно и бесповоротно-беспощадно отрезветь. Да, именно решительно и без всяких там оппортунизьмов! От Калининграда до Камчатки. От комбайнёра до академика. И день, и ночь, и в перекуры, и на поминках и даже на свадьбах ( а уж вот это ты, морда лысая, хер угадал!). В общем, всем стадом поголовно и в едином бараньем порыве. Ура, товарищи! Бе-е-е-е! А теперь-конкретно.
Как когда-то сказала английская актриса Патрик Кэмпбелл, брак – это результат страстной жажды глубокого покоя в двуспальной кровати после сумятицы в шезлонге. Даже не зная этих кэмпбелловых слов, Алик и Лена после более чем трёхлетней беспощадной борьбы за сохранение взаимной независимости, единодушно пришли к этой самой мысли.
- Давай в ЗАГС, что ли, сходим? - предложил Алик на досуге.
- Давай, – лениво согласилась Лена. – Достали уже эти кусты. Надо купить широкую двуспальную кровать и создать зарегистрированную советскую семью – ячейку общества.
Они - и Лена, и Алик – были комсомольцами, и не простыми-рядовыми (но об этом позже), поэтому всё умели решать правильно и в, как всегда, согласно мощной струе последних партийно-правительственных постановлений. Да и их возраст созданию «ячейки» полностью соответствовал: ему – 22, ей – 25, считай, почти ровесники. Действительно, пора! На улице стоял месяц май, всё цвело и зеленело, благоухало и щебетало, журчало и воняло. Воздух был перенасыщен любовным томлением, живительным озоном и необузданной страстью, которую и Алику, и Лене уже настоедрело удовлетворять в походно-полевых условиях. Опять же в пока советском обществе происходили фундаментальные социально-политические перемены, в результате которых водку в магазинах продавали только по карточкам и строго с одиннадцати часов, не больше одной пары бутылок в одну пару мозолистых рабоче-крестьянских рук.( Про руки чиновников говорить не будем, их руки – всегда не для скуки и не для каких-то пошлых талонов, унижающих их чиновничье-человеческое достоинство.), а самым модным бракосочетательным, прости Господи, брендом среди половозрелой и идейно продвинутой молодёжи стали так называемые безалкогольные свадьбы, этакая гремучая и очень взрывоопасная смесь из садизма, мазохизма, театрализованного представления и детского сада в одной свадебной пробирке, оборачивающаяся, как правило, такими дичайшими пьянками, которых невозможно было представить даже в благословенные «застойные» времена. В общем, смех сквозь слёзы под общим названием «новое мЫшление». Что ж, трезво мыслить мы всегда умели. Особенно после крутого «бодуна». Специфика нации, и никакими перестройками здесь ничего не поделаешь, не исправишь и, конечно же, не перестроишь.
У наших же молодых ситуация осложнялась ещё и тем, что и жених, и невеста занимали очень не последние места в городской комсомольской организации: Алик возглавлял комсомольцев родной орденоносной макаронной фабрики имени товарища Фабрициуса (кто такой этот Фабрициус? При чём тут макароны? Придумал он их, что ли? Или был отменным макаронным едуном? Нет, очень мутный тип. Подозрительный по макаронопроизводительной части. И вообще, хорошим словом макаронную фабрику не обзовут. Не на таких напали!), а Леночка уверенно рулила в горкоме вээлкаэсэма на очень ответственной должности начальницы (ого!) идеологического (три ого-го!) отдела и даже была кандидатом, извиняюсь, в члены. Нет-нет, вы опять всё неправильно подумали! Практическая трансплантология в те благословенные времена ещё пребывала в почти зачаточном состоянии, и ни о каких операциях по перемене пола не могло быть и речи! Имею в виду членство в родной Коммунистической партии Советского Союза, ура, това… Ах, да, я это уже говорил. Старею. Начинаю дрожать и шмыгать носом при воспоминаниях давно ушедших дней. Да и сколько уже лет, слава Богу, прошло…
Не открою Америки, если скажу, что всякая идеология – девка продажная, скользкая, очень осторожная, весьма нахрапистая и ужасно противная. Леночка старалась полностью соответствовать как своей высокой молодёжной должности, так и этому высоконравственному определению. Поэтому когда Алик робко вякнул, что, дескать, закон – законом, сухость – сухостью, а жажда – жаждой, поэтому неплохо бы на свадьбу и алкоголя приобрести, Леночка тут же грозно сдвинула свои тощие брови и с противно-принципиальным железом в голосе решительно отчеканила: только компот! И не нервируй меня, Муля! Мне ещё ежеквартальный отчёт писать по выполнению сверхпринятых обязательств по дальнейшему продвижению вперёд принятых на внеочередном пленуме горкома программ и постановлений! И вообще, милый, трезвость – норма жизни. Об этом даже писатель Лев Толстой говорил, наш великий классик, который из-за того, что эту самую трезвость соблюдал строго и неукоснительно, вон как многочисленно размножился! Вконец задолбал своим неутомимым размножением супругу свою, Софью Андреевну! Каждую ночь решительно не жалел, и даже по несколько раз! Ударными темпами строгал благодарных потомков!
Алик от этого беспощадного приговора несколько приуныл. Он был покладистым молодым человеком, но в то же время трезво отдавал себе отчёт, что перестройки перестройками, а народные традиции – дело святое, и без водки, как не пляши под комбайнёрову дудку, всё равно не обойтись.
-Неудобно же будет перед людями, - промямлил он. – Не так поймут.
- А не поймут, так скатертью дорога! – отчеканила, как на трибуне, Леночка. – Ладно! – неожиданно смилостивилась она (идеология - тонкая штука! Политика кнута и пряника! Святое дело!). - Гулять так гулять! Согласна на чай с киселём. И компота, компота не забыть бочку наварить! А то на похоронах, например, компот неплохо идёт, так почему бы это радостный обычай не распространить и на наши передовые комсомольские свадьбы в духе идей?
В общем, со свадебной алкоголизацией точнее, с её полным и решительным отсутствием всё всем было понятно. Всем, кроме товарища Бенгальского, невестиного папаши и полковника в отставке.
- Чего? – рявкнул он хорошо поставленным командирским голосом. - Какой ещё…(далее - нецензурно)… компот! Перед людями меня на позор выставлять? Смирно! Не позволю! Сами им… (далее - нецензурно)… давитесь! Я вам, задрыгам…( далее очень нецензурною. Очень. Это прямо удивительно: каким-таким своеобразным этикетам их там, в этих военных училищах, учат?)… покажу козлиную морду во всей её неприглядной красе! Так что отставить! Смирно! Слушай приказ! (Далее – подробный анализ антиалкогольных постановлений партии и правительства в самой наглядной и самой доходчивой интерпретации с виртуозным использованием ненормативной лексики и употреблением всех до единой букв русского алфавита, в которой самой часто произносимой была буква «хэ» после предлога «на».)
- Миша, ты не прав! – отважно встала мощной грудью на защиту горячо любимой дочери мадам Бенгальская. – Подумай о нашей Леночке и о нашем теперь Аличке! Им же надо делать успешную комсомольскую карьеру по служебной лестнице, а на свадебном торжестве обязательно должны будут присутствовать члены, между прочим, горкома.
- А клал я на этих членов большой и грязный! – бесстрашно заявил папаша Бенгальский, тот ещё консерватор-ретроград, беспощадный душитель передовых идей. – Не допущу своего позора перед людями! Вы у меня ещё все строем ходить будете!
Леночка, как отважная комсомолка на допросе в гестаповском застенке (это она в кинофильме видела, на патриотически-воспитательную тему), сцепила зубы.
- Папа, - процедила она. – Вы когда-нибудь серьёзно сдискредитируете меня своими образными выражениями.
- И на эти твои… сдискридетации я тоже клал! – продолжил в том же атакующем духе Бенгальский. – Научилась там, в своём ср…ном комитете, разговаривать… деревянным языком!
- Миша! – предупреждающе подняла правую бровь мадам Бенгальская.
- Чё те надо? – рявкнул «Миша».
Далее между мамашей и папашей развернулся жаркий полуторачасовой диспут с использованием красноречивых сексуальных жестов и слов, совершенно не красящих их честь, достоинство и всегда казавшееся окружающим очень культурным их взаимное воспитание, которого они нахватались в самых разных гарнизонах бескрайней Страны наших Советов.
Аналогичный спектакль развернулся в эти же дни и в дружной семье жениха. Глава семьи, аликов папаша Иван Акимович Паровозов, плешивый мужчина с угрюмыми глазами, свекольно-красным носом и намертво въевшейся в ладони угольной пылью (он всю свою сознательную жизнь проработал в городской топливной конторе, пройдя честный трудовой путь от простого грузчика до заведующего топливным складом) в ответ на робкое вяканье сыночка Алика о желательном свадебном безалкоголии, скорбно вытянул губы дудочкой и задумчиво погладил сыне по голове своей угольной пролетарской рукой.
- Вот Маша, - ласково сказал он, обращаясь к супруге. – Есть у нас с тобой, один-единственный сын, да и тот, оказывается, такой м…дак! Чему же хорошему ты, сынок, можешь научить своих макаронных комсомольцев, к какому светлому будущему можешь их привести, если ты даже мне, своему папе, предлагаешь такую х…ню! Да кто же тебе, милый ты мой, такое позволит? Или ты хочешь скоропостижной кончины от несмываемого позора своих любящих тебя родителей? Думай, м…к, чего бормочешь-то! А ещё комсомолец! Значок носишь с дедушкой Лениным!
- Ты, Ваня, по-моему, не совсем прав! – попыталась встать на защиту горячо любимого сыночка мамаша Паровозова, женщина добрейшей души, заведующая городской баней номер три образцово-показательного обслуживания населения. – Подумай, Ваня, о будущем наших детей, Алике и его невесте Леночке!
- А клал я на такие раздумья! - очень аргументировано возразил Иван Акимович ( у них с мистером Бенгальским эти «поклания» были самым убедительным аргументом в отстаивании своих жизненных принципов). - Своих приглашённых с работы мужиков я напоить обязан. И обязательно напою. И, повторяю, клал я и на раздумья и на всякие законы, хоть сухие, хоть сырые, хоть мокрые и хоть утёртые! И вообще, к вашему сведению, лично меня от всех этих ваших компотов и киселей рвёть и блюёть!
Так что и здесь дискуссия о свадебном банкетном ассортименте закончилась полным и принципиальным несогласием обеих дискутировавших сторон. Сейчас это называется не совсем приличным словосочетанием «русский менталитет». Да-а, ситуация…
Бракосочетание! Как много в этом слове для сердца русского слилось, сбылось, сплелось и завязалось! Взволнованно-торжественные лица родных и близких, сальные шутки и намёки на предстоящую узаконенную половую близость - и вот кто-то уже яростно плачет навзрыд, а кто-то призывно щёлкает кадыком и фотоаппаратом, запечатлевая всё подряд, и каждый момент, и непонятно кого, и непонятно зачем. А вот этот лысый старикашечка с огромным унылым носом уже который раз неприлично-шумно сморкается в предварительно выстиранный платок второй свежести, заботливо отстиранный и тщательно вывглаженный его уже увядающей супругой, и в его чуть подрагивающих руках, больше привыкших к лопате и стакану, эта повседневная принадлежность всякого воспитанного человека смотрится трогательно и до смешного нелепо. А вот окончательно ошарашенный жених и пристроившаяся у него под мышкой бледнеюще-розовеющая невеста в фате. Ох уж этот трогательный символ девичьей невинности! Она гордо несёт его на своей теперь уже замужней голове, и вылезающий на нос живот подтверждает, что до только ещё предстоящей первой брачной ночи она решительно не позволяла своему жениху ни за что и никогда, и ни под каким предлогом, а дальше – посмотрим, сколько денег будешь в семью приносить и сколько мне, счастливой, отдавать!
А вот и собственно торжественный церемониал. Под марш Мендельсона очень серьёзного вида тётка, стоящая как в окопе полного профиля, за монументальным казённым столом, и какой-то совершенно посторонний, очень подозрительный тип в казённом пиджаке и с широкой алой лентой через плечо, при более детальном рассмотрении оказывающийся постоянным здесь представителем городской администрации, начинают давно отрепетированный и бесчисленное количество раз обкатанный предыдущими сочетаниями парад-алле. Тётка нужна для озвучивания соответствующей речи, подачи соответствующего гроссбуха, где молодым нужно поставить свои (и только свои!) подписи, а гражданин внимательно и строго следит за брачующимися, готовый моментально пресечь любую попытку побега из-под венца. У него не побалуешь, потому как он - при исполнении! Как будто с небес сыплются трогательно-торжественные в своей наивности слова: « Сегодня у вас торжественный день… вы становитесь мужем и женой (радость какая!)… обменяйтесь кольцами (не жмут пока?)… распишитесь здесь и здесь… счастья, здоровья и благополучия… достатков без убытков… назло врагам – на радость маме… чтоб имелось и моглось, чтоб хотелось и еб… Ну, целуйтеся же, целуйтеся, уже можно без оглядки… «горько» пока не орите, ещё успеете, ещё надоест…». И уже на улице: « Где машины, где эти грёбаные машины, мать..!... а где мы будем кататься? – куда повезут, туда и покатишь… дядя Петя! Дядя Петя! Где этот старый м..дак? – Он пиво пить пошёл. – Какое пиво! Нету сейчас у нас в городе никакого пива! У нас сейчас сухой закон! Все пивные закрыты! – А он пошёл. Он сказал, что вон там, за помойкой, пивная. «Три поросёнка» называется. – Какие «поросёнка»! Их уже двадцать лет как закрыли, этих «поросёнков»! Там уже тыщу лет молочная кухня с музыкальным училищем! Сидите в своей деревне, ни х… не знаете! – А он всё равно пошёл. Ему что пиво что молоко, что самогонка – одна колбаса… ну где же эти грёбаные машины! А. вот! Ну, залезаем, залезаем! Кукле на морду не наступите! Кто гондоны надувал? – Я. Только это не то, что вы сейчас сказали, а разноцветные детские шарики. Для украшения. – Я понимаю, что не для использования! А чего они у тебя уже так некачественно сдулись? - Во мне воздуху на них на всех не хватает. – Насосом надувай, если дуть не можешь!… дядю Петю загрузите из молочной кухни! Ах, он уже выпимши? И где, старый раздудуй, только нашёл! Ну, поехали!». Нарядно разукрашенные большими пластмассовыми куклами и воздушно-презервативными разноцветными шарами, автомобили в большинстве своём пока что отечественного производства недовольно пыхтят выхлопными газами и сыто урчат моторами, готовые сорваться с места и нестись в совместное счастливое будущее. И, наконец, часам к пяти - подкат к праздничному столу, на котором всё пыхтит, всё скворчит и радует даже самый придирчивый взгляд. А вот теперь можно присесть и отдышаться. Уф-ф, жарища!
Наши герои второго плана (имеются в виду родители с обеих сторон) в результате продолжительных переговоров пришли к очень мудрому решению. Они решили не прибегать к услугам кафе и ресторанов, и дело здесь даже не в деньгах. Всё правильно: свадебное торжество – штука всё-таки домашняя, семейная, келейная, нечто вроде дружеских посиделок, и поэтому любой официоз здесь совершенно неуместен. Поэтому и торжествовать лучше в домашних условиях, благо такая возможность имелась: сам папаша Бенгальский был родом из Бочманова, городского района на берегу Оки, где дома были сплошь «своими», то есть, частными, никаких квартир и никаких многоэтажек, а земельные участки при этих домах ограничивались не куцыми двориками, а приятно ласкали взор раздольем соток на десять-двадцать, никак не меньше. Здесь, в Бочманове, в родимом доме и жили до сих пор престарелые бенгальские родители, соответственно –леночкины дедушка и бабушка (уточняю: тот ещё дедушка! Достойный пример для своего не менее достойного сыночка и дорогой внученьки! Старый большевик, достойный многолетний носитель высокоморальных удоев! То есть, устоев! Конечно, устоев! Удои – это у коров. Которых скоро порежут, потому что говядину, оказывается, выгоднее за взятки покупать у капиталистов.)
Да уж, и Бенгальские, и Паровозовы постарались-поднапряглись на славу, от души тряхнули мошной! Такой стол – он и в Бочманах, и в Кремле, и в Белом доме ( в местном, и в московском, и в американском) и в Африке, и в Антарктиде – всем столам стол! Салаты, купаты, галушки и ватрушки. Поросята молочные, только утром со свинофермы привезённые и сразу же для томления в под печной засунутые. И вот уже они вынуты оттуда - и вот они уже здесь, на столе! Разлеглись-развалились по корытообразным блюдам боками румяными, и лежат себе, и смотрят с этакой высокомерной снисходительностью: дескать, чего, граждане, не захлебнулись ещё слюнями-то? Ну, погоняйте их пока по горлам-то, погоняёте! Рано ещё! Как говорится, каждому поросёнку – свой персональный хрен!
А вот рыба заливная. Нет, она не из кинофильма «Ирония судьбы…», которая «эта ваша заливная рыба – такая гадость», совсем нет! Потому что такую рыбу, которая сейчас находится на столе, прежде чем кушать ( а кушать её нужно нежно, одними губами), перед поеданием необходимо увековечивать в натюрмортах и запечатлевать в стихах! А вокруг рыбы и поросёнков – ассорти всевозможные и невозможные, нужные и совершенно «не» (но всё равно пусть стоят!), и среди них - непонятное блюдо жульен, краса и гордость французской кухни, и что-то там непонятно скворчащее в глиняных горшочках ( а вот оно-то, непонятно скворчащее - это по нашему, это по-русски!)! И сыры, колбасы и прочая гастрономия, и всё это буквально рыдает у вас на глазах: ешьте нас, ешьте, ешьте! И вазы с фруктами всех размеров, видов и сортов! И цветы, которые буквально везде, и которые уже невозможно нюхать, чтобы не заработать стойкую неизлечимую аллергию с переходом в анафилактической шок, а дальше – в кому (да не КомУ, в смысле - в рыло, а кОму, в смысле – печальный медицинский термин, тундра ты этакая!), и ещё дальше туда, откуда нет возврата и где присутствия медицины уже совершенно не требуется! И, конечно, стройными рядами – графины, графины, графины! А в этих графинах… Ладно, не будем о грустном. Пора садиться.
- Проходите, проходите, дорогие товарищи! – кудахтала окончательно и бесповоротно счастливая мамаша Бенгальская (ещё бы не счастливая! Такого зятя отхватила! Комсомолец! Настоящий макаронный орёл! Такие раньше целину отважно осваивали, несмотря ни на что, да и сейчас кого хочешь освоят-окучят – запудрят - пригвоздят.) – Рассаживайтесь!
- О, бражечка! – обрадовано тыкал в графин корявым пальцем подслеповатый старичок, наверно, чей-то близкий родственник (это не он ли там, у ЗАГСа, так аппетитно сморкался?).
- Это, дедушка, не знаю как вас звать, компот, - фальшиво улыбаясь, уточняла такая же, как и Бенгальская, окончательно и бесповоротно счастливая в своём загадочном сиреневом платье мадам Паровозова, любовно оглаживая взглядом Леночку (сноха – просто загляденье! И, главное, в фате! Значит, соблюла себя, красавица, в девичьей непорочности до самого венца! Не то что некоторые! Хотя Алику-то и могла бы дать разочек. Ничего, от неё, коровы, не убыло бы. Подумаешь, принцесса какая! Все ж дают! От всех же не убывает!). –Вы наливайте, дедушка, наливайте смело! Он ещё не прокис, он только приготовлен! Пейте хоть прям все упейтеся! Мы его много наварили. Хоть продавай.
-Да! – поддакнул ей папаша Паровозов, с нескрываемой ненавистью глядя на графины. – Здесь этого гавна навалом. Хоть обмойтесь им напоследок – не жалко. И домой нальём.
-Да-а-а! Бражку надо уметь сготовить! – продолжал восторгаться неугомонный старикан (он, оказывается, ко всему ещё и глухой! Из какой богадельни его притащили?). – Нет, сейчас не умеют! Нет!
- Что вы такое говорите, дедушка, - зловещим шёпотом прошипела ему на ухо Паровозиха. – Бражку сейчас нельзя! Сухой закон!
- А как же! – охотно согласился этот глухопердя. – Давненько я бражки не пивал! Вот, помню, в пятьдесят пятом годе, у Парамошки на именинах! - и он даже причмокнул от сладостных воспоминаний. – Вот уж похлебали! Досыти! Аж до, извиняюсь, проблевамшись!
- Чего-то я не пойму никак, - удивлённо пробормотал один из гортоповских, приглашённых на торжество по папаши Паровозова линии. – Это же компот! Они чего тута, совсем сдурели? Его же на поминках полагается, да и то в конце! Где этот Акимыч-то, старый раздудуй? Совсем наглость потерял?
- Да здесь где-то шлындает… - ответил ему другой коллега по до конца ещё не разворованному энергетическому топливу, тоже с тоской и недоумением глядевший на графины. – Вроде, на терраске был, с невестиным папашей чего-то там шушукался.
- А чего они за стол-то не садятся? – продолжал непонимать непониматель компота. – Им же речи надо говорить! Забракованных поздравлять! Васьк, ты ведь здешних бочмановских самогонщиков знаешь! Слетай по-быстрому, а мы пока твою табуретку посторожим, а то вот эта ж..па… - и кивнул на аппетитную гражданку справа, строящую ему на всякий случай глазки - …на неё уже давно косится! Давай деньги, братва! Гулять так гулять! Ну, Акимыч! Ну, тра-та-та!
Городской комитет Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза молодёжи - верного сына Коммунистической Партии Советского Союза и персонально – ставропольского комбайнёра ( у него-то, кажется, одни девки в законном браке) представляла делегация из четырёх человек, кажется, очень ответственных работников, очень! Двое из них были молодыми людьми мужского пола, одетыми одинаково, в казённо-чиновничьи костюмы среднего управленческого звена (один - с ясным чистым взглядом и подобающей случаю рассеянно-снисходительной улыбкой. Другой, наоборот, со взглядом откровенно мутным, ищущим и чего-то нетерпеливо ожидающим. Он имел несколько помятую физиономию, которую старался замаскировать такой же, как у первого, фальшивой полуулыбкой). Ещё в делегации была белобрысенькая, розовощёкая и трогательно курносенькая девушка со строгим взглядом из-под модных очков (то, что взгляд был строгим, это казалось только ей, и поэтому никого не напрягал). Замыкал группу мужчина молодёжно-пенсионного возраста (такие вечно юные ленинцы были в те времена непременными атрибутами комсомольских горкомов, потому что до более серьёзных дел более партийные товарищи их не допускали). Он имел тонкие, капризно и требовательно изогнутые губы, хищный подбородок, откормленные щёки и пронзительный взгляд. Сразу чувствовалось, что это был опытный идеологический боец, проверенный не одним застольем надёжный товарищ. На таких всегда можно положиться. Они обязательно никогда не подведут, и на завтрашней утренней летучке честно расскажут всё как было, всё доложат подробнейшим образом, а, главное, как вела себя молодёжь комсомольского возраста и не было ли на торжестве алкогольных провокаций в виде угощания неизвестно откуда добытым алкоголем.
Наконец, рассадка и посадка завершились.
- Слово предоставляется нашим уважаемым, так сказать, отцам! – торжественно объявил тамада, прохиндеистого вида вертлявый молодой человек, специально приглашённый из городского комбината бытовых услуг, предоставляющего подобные речевые услуги по прейскуранту согласно тарифа.
- Па-а-апрашу!
«Так сказать, отцы» поднялись одновременно. Без лишних слов, лишь по их одинаковым, загадочно-блудливым, подозрительно красным рожам (это с компота, что ли?), было понятно, что они уже успели крепко подружиться.
-Дорогие гости и родственники! – командирским голосом отчеканил папаша Бенгальский. – Семья, это, сами знаете, святое и нерушимое! Несмотря на всякие и ни на что, и ни на кого, хотя хватает, да! Вот мы, а в это даже теперь уже и трудно поверить, сколько лет прошло, с моей супругой тоже в своё время сочетались. Да! Вот, доложу я вам, свадьба была! Жена - в платье, ребята – в гимнастёрках, на улице – мороз под тридцать, китайцы - у границы, ждут-готовятся, боевая техника по самые люки в снегу, я тоже в одних трусах, потому что натопили тогда в казарме – сил нет, как в бане! Гудели два дня, да! Пять ящиков зубровки выдули! А вы говорите - свадьба! Вот это, я понимаю… - из сладких воспоминаний его вывел ощутимый боковой пинок по скрытым под столом ногам: мамаша Бенгальская была старым караульным волком, устав гарнизонно-караульной службы знала не понаслышке и бдительность не теряла ни на секунду. Настоящая боевая подруга! Слуга режиму, мачеха – солдатам!
- Вот я и говорю! – вернулся к первоначальной теме отец и теперь уже тесть. – Веселитесь, не деритесь, плодитесь и размножайтесь! Горько, товарищи!
( При словах о размножении любимая дочурка брезгливо поморщилась: ей хотелось норковую шубу и персональный автомобиль иностранного происхождения, а что же касается сопливых и орущих сиськопросителей, то они пока вполне могут подождать. Она ещё сама не нагулялась.).
- Горько! – тут же подхватил истомившийся тамада и, профессионально выдохнув, мощным глотательным движением забросил в своё широко раскрытое нутро целый стакан. После чего ошалело огляделся вокруг, сунул в стакан свой уважительных размеров шнобель и с шумом втянул им оттуда ожидаемое алкогольное амбрэ. За столом послышалось издевательское хихиканье. Дескать, чего, милок, угостился? Вкусно? Ещё хочешь? Наливай, не стесняйся! Здесь все свои!
Паровозов-папаша тоже не ударил в грязь лицом, тоже выдал спитч, выдержанный в классических тонах и манерах передовика и ударника угольно-мазутного хранения.
- У нас в гортопе как говорят? – сказал он. – Будет уголь – будет и тепло, и светло, и на душе спокойно, и мухи никогда не закусают. Так что дай вам Бог, ребятки, столько душевного угля, чтобы хватило и на тепло, и на светло, и на деток и на мух! И я, конечно, согласен с моим дорогим теперь родственником-сватом. Мы все сейчас переживаем всю эту… - и он замялся, подыскивая самые верные, самые проникновенные, чтобы прямо от души, определения, -… всенародно любимую перестройку! Да! И как пел товарищ Высоцкий, который очень популярный у нас в гортопе, не испортють нам обедни злые происки врагов! Так что не волнуйтесь, товарищи мужики и пожелающие присоединиться к ним женщины, а также прочие руководящие комсомольские работники! Всё будет чики-чики! Все успеете нажра… - и тут же получил мощный толчок в бок: мамаша Паровозова хотя, в отличие от мадам Бенгальской, и не была специалистом в уставе гарнизонно-караульной службы, но бдительность тоже блюла и тоже зорко стояла на её страже.
- Так что это мы вам с моим дорогим сватом торжественно обещаем! – закончил-таки свою многозначительную речь папаша Паровозов. – Горько, товарищи!
Речи породнившихся цицеронов внесли в заскучавшую было публику явное оживление, а многозначительные намёки на то, что «всё будет чики-чики», вызвали в народных массах небывалый душевный подъём. Тем более, что сразу после речей эти намёки стали претворяться в жизнь: пока женская половина и вынужденные по долгу службы и свой идейной направленности товарищи горкомовцы наливались-надувались волшебным нектаром из, просто Господи, абсолютно безалкогольных сухофруктов, мужики, получающие соответствующие инструкции от подходивших и наклонявшихся к ним счастливых месье Паровозова и мистера Бенгальского, якобы для перекура дружно потянулись на терраску и гуляюще-скучающей походкой направлялись к маленькому и неприметному в тени окружающих его фруктовых деревьев сарайчику в самом углу здоровенного сада. А уж в сарайчике чего только не было! В смысле, что не было ни лопат, ни мотыг, ни граблей, ни компота. Их место заняли ящики с водкой, «красненьким» и пивом, а в углу блестела своими алюминиевыми боками молочная фляга с первачом (это так, на всякий случай, для подстраховки. Вдруг не хватит. Хотя, конечно, хватит наверняка и ещё останется. Хотя насчёт «останется» это я, автор, хрен угадал. Когда это у нас, у русских, чего-то на свадьбах оставалось?). На верстаке, заботливо застеленном газетками с антиалкогольными лозунгами, посетителей поджидала немудрёная, но сытная закусь – зелёный, прямо с грядки, лучок, такие же свежесорванные тепличные помидоры и огурчики, раскрытые жестянки с «весёлыми ребятами» (килька в томате, мировой закусон), а также щедро наструганные куски сала и хлеба. Нет, очень калорийно, очень! Мужики скоренько выпивали, скоренько закусывали и, пока не развезло, со скучающе-трезвым видом возвращались к столу официальному, который в доме, где можно было покушать уже основательно, не торопясь, запивая всю эту сказочную снедь этим похоронным компотингом.
Дольше всех, как это и было предусмотрено в свете последних партийных решений, продержалась делегация из горкома, но, в конце концов, дрогнули и они. Решающую роль в этом сыграл тот факт, что в их идеологически выдержанных рядах оказался предатель, он же молодчик с мутным взглядом (да-да, тот самый!), который с самого начала торжества проявлял беспокойство и загадочное нетерпение. Именно он, в отличие от остальных своих товарищей, легко согласился с предложением папаши Бенгальского прогуляться по саду ли, по огороду с обязательным экскурсионным заходом в неприметный сарай, из которого этот иуда вышел уже с донельзя довольной красной рожей, замаслившимися глазками, очень глупой улыбкой и стрелкой лука, прилепившейся к его счастливо отвисшей нижней губе. Естественно, что своими товарищами он был встречен с глубоким презрением, гордым молчанием и беспощадными в своей идеологической убеждённости взглядами. Вследствие чего он сначала стыдливо сконфузился, потом нахально распустился, и уже совершенно не стыдясь своих всё ещё трезвых коллег по воспитательной работе с молодёжью, резво почапал назад, в сарай, откуда очень подозрительно долго не выходил. Его товарищи, обеспокоенные столь долгим его отсутствием, дружно проследовали во всё тот же сарай, откуда вскоре донесся многозначительный стеклянный перестук стаканов и заедательное хрумканье. После чего произошло окончательное братание верных ленинцев, они же проводники никому не нужных идей и таких же законов, с остальной приглашённой мужской массой и даже частью с женской, потому что иные женщины хлещут водку увлекательнее мужиков, за что их принято публично осуждать, хотя кому они задаром облокотились, эти ханжеско-пуританские осуждения.
А и хороши летние вечера на реке Оке! И редкий воробей долетит в такую вот благодать до её середины, и не потому, что он, разбойник, не может (воробьи, в отличие от орлов, могут всё!), но только на хрена ему куда-то лететь, когда можно спокойно приземлиться на свадьбу, и пользуясь всеобщим безудержным алкогольным весельем, уже и не маскирующимся под трезво-компотное, нахально склевать с праздничного стола что-нибудь вкусное и высококалорийное из любой закусочной тарелки, благо все эти тарелки вместе со стульями, столами и некоторыми уже окончательно обкомпонившимися гостями благополучно перекочевали на свежий воздух, под яблони и груши, сливы и вишни! И вот уже все – и родители с многочисленными родственниками, и герои-гортоповцы с отважными комсомольцами (да нормальные они ребята! А что сначала кочевряжились, так это понимать надо! Это согласно должностям!), и просто соседи с соседками – заделывают вокруг этих самых столов и закусок такого гопака, что всем трезвым чертям становится пресно и тошно! Пляшут все, в том числе и тот глухослепой старикашка, любитель и знаток бражки, по-бабьи вертя над своей плешивой головой так ещё до конца и необсопливленный платочек (подожди, батя, ещё успеешь насморкаться! Там, в сарае, ещё целая фляга с первачом нераспечатана!) И вот кто-то, загнанно дыша (жарко! Пива! Немедленно! И побольше, побольше!) скидывает свадьбишную рубаху и, нырнув в освежающий сарай, опять пускается в яростный пляс. А кто-то, обнявшись с кем-то, старается вспомнить общих знакомых, но вспомнить таковых не может, потому что таковых просто нет, и вообще, оказывается, мы видим друг друга впервые! А кто-то сидит на крыльце, скамейке, пеньке для рубки дров или прямо на земле и, глупо улыбаясь, просто смотрит на веселящихся, потому что ни плясать, ни орать песни уже не может или стесняется по причине своего глубокого алкогольного состояния. А вот очень серьёзный и сосредоточенный мужчина справа (он, наверно, ударник коммунистического труда и обязательно висит на заводской Доске Почёта) никак не может накушаться и поэтому тянется за очередной котлетой, совершенно не слушая заботливого укора миловидной женщины, похоже, его персональной жены, что, дескать, как бы у тебя, Вова, от такого пережора опять не случился многодневный изнурительный запор, который не пробивает никакой широко разрекламированный, чтоб его собаки сжевали, «регулакс». Так что ты бы, Вова, метал потише, люди ж всё-ж-таки кругом. Ещё подумают, что я тебя не кормлю, Вова, хотя жрёшь ты, барбос ненасытный, всегда как из ружья… А вот – глядите! сомлел, сердешный! - уже пьяно дремлет на террасных приступочках тот платочечный старичок, про которого я вам совсем недавно говорил, и блаженно улыбается в своей усталой дремоте. Он, милый, устал, потому что перенапрягся. Вы не беспокойтесь, граждане, ему тоже налили! А как же! И сейчас ему очень хорошо! Наверно, ему снятся воспоминания его босоногого детства, и в такт его сладостным всхлипываниям у него на груди мелодично позвякивают его медали и ордена, которые он не на московской толкучке у бессовестных барыг покупал, а заработал, будучи тогда ещё таким же сопливым деревенским пацаном, честным солдатским потом и честной и яростной солдатской кровью под Москвой, Варшавой и Кенигсбергом… А вот кто-то в углу, большой и угрюмый, яростно размазывая по своим толстым щекам свои же тягучие сопли ( а, может, уже и не свои), пьяно жалуется кому-то, тоже такому же щекастому и сопливому и такому же в лЮлю, на злодейку-жизнь, и этот люля сочувственно кивает отяжелевшей головой и думает о чём-то своем, о вечном… А вот здесь всё ещё чёкаются (здоровые, черти!)… и здесь тоже… а там, на диване, уже отчокались и закусывают, и обмениваются адресами и телефонами, которые утром не смогут прочитать, потому что эти накарябанные сейчас на столовых салфетках каракули будут помудрёнее китайских иероглифов эпохи Цин или Дзинь. Но это будет только завтра, это ещё далеко, а сегодня обменявшиеся обещают обязательно звонить и взаимообразно приходить в гости, хотя, конечно, никто никуда не позвонит и никто никуда не придёт, но так положено, так - обязательно… Да, вот такие мы, русские – загульные, бесшабашные, по-нашему, именно по-русски бестолковые, живущие не по законам, а по совести, понятиям, знакомству и вынужденному блату - и вот такая у нас вечная птица-тройка, которую какие-то заморские негодяи переиначили на глупое и унижающее наше национальное достоинство слово «менталитет» (сами они менталитеты поганые и нецензурно подзаборные!). И не похожи мы ни на какие другие народы, и не хотим, как бы нам этого не навязывали, походить, и не будем никогда! И попробуй сунься к нам какой-нибудь Гитлер-Мамай-Наполеон! Мы упрёмся рогом, раздерём рубаху на груди и с матом и гранатой шагнём под любой танк, на любой пулемёт, совершенно отчётливо понимая, что это будут наши последние шаги, да и хрен с ними! Однова живём, однова пашем и пьём, и однова помирать будем! И не сшибут нас с нашего, данного нам Богом, пути никакие постановления последних партийных решений и решения последних партийных постановлений, никакие перестройки с «ускорениями» и «углублениями», и никакие ставропольские комбайнёры с их «сухими» законами (больно-то они их соблюдают на своих бескрайних ставропольских просторах со своими ставропольскими комбайнами!). Мы - сами по себе, и у нас своя партия, застольная, и никакой генеральный секретарь вместе со своим генерально-секретарским компотом не испортит нам нашей свадебной обедни! И никакие законы, указы, приказы, призывы, зазывы и вытрезвители нам не закон и не указ! Потому что мы и пахать умеем, и загибаться, как в грозные сороковые, на фронтах, у станков и на пажитях, и пить, и гулять, и, когда придёт смертный час, помирать, честно глядя всем остающимся в глаза! Вот так! И только так! И точка. Баста. Горько!
Прошло два года. Папаши Бенгальский и Паровозов по-прежнему дружны, совместно ходят в баню, на рыбалку, футбол и просто выпить-закусить. А из-за чего, им, скажите ссориться, чего делить? Их супруги, соответствующие мамаши Бенгальская и Паровозова, напротив, друг друга терпеть не могут, в кругах своих общих и отдельных знакомых поливают друг друга грязью и иначе как «заворуевой баньщицей, которая изблядовалася вся в своей похабной бане» и, соответственно, «гарнизонной шлюхой» себя ( то есть, не себя, а противоположную сторону) не величают. Так что всё идёт хорошо, всё идёт как надо, жизнь продолжается, а то, что Алик и Леночка уже успели благополучно развестись и теперь собираются зарегистрироваться уже с совершенно другими кандидатами и кандидатшами на вечную любовь, так это, право, такие житейские мелочи, такая несерьёзная ерунда, что о ней и волноваться не стоит. Главное, что погуляли тогда, на их «компотской» свадьбе, на славу, да! Что оторвались по совершенной полной схеме вопреки всяким законам и постановлениям. И самое главное, чтобы не было войны, а всё остальное – переживём, схаваем, всех разведём и снова переженим (делов-то!). Потому что мы – люди. А это, как сказал классик, звучит гордо. Вот такой компот.