Петя, или Петр Сельянович – толстый, среднего роста человек с широким лбом, плавно перетекающим в такой же широкий нос, и с серыми глазами, которые обычно не выражают абсолютно ничего, но уж если начинают выражать, то выражают так, что мало никому не кажется – был нормальным мужиком, и как у каждого нормального мужика, у него время от времени возникали совершенно ненормальные мысли. Вот, например, сегодня он проснулся, сладко потянулся в кровати и посмотрел на супругу Людочку, которая уже встала и причёсывалась перед зеркалом.
-Я, Люд, чего думаю-то – сказал он. – Мне чего лучше: удавиться или повеситься?
- Ты лучше за картошкой сходи, - ответила она, не отрываясь от своего занятия. – А то уже вторую неделю собираешься.
- Да, - сказал Пётр Сельянович. – Совершенное непонимание. Удивляюсь, как это я до сих пор ещё живым остаюсь в нашей приятной семейке.
- И мусор вынеси, - напомнила супруга.
- Это оттого, что я очень терпеливый, - продолжил Пётр Сельянович о бренном и о вечном. - Тебе, Люд, сказочно повезло. Встретила достойного человека.
Жили они вчетвером – Пётр Сельянович, Людочка и две их уже взрослые дочери, Щура и Милочка - в трёхкомнатной квартире, в новом микрорайоне, где Петру Сельяновичу решительно всё не нравилось. Работал он бухгалтером в профкоме цементного завода, работа как работа, платили, правда, мало, но ведь не всем же настоящие деньги получать! Шура уже успела сходить замуж и вернуться в отчий дом, Милочка ещё не ходила, но активно собиралась. Она вообще была решительной девушкой и если чего себе в голову вбивала, то шла к намеченной цели упорно и беспощадно. На улице стояла месяц май, светило солнце и за окнами (а жили они на пятом этаже) тяжело рассекая воздух, летали здоровенные, жирные, помоечные вороны, похоже на бомбардировщики, возвращающиеся с успешно выполненного боевого задания. Пётр Сельянович в молодости служил помощником механика в лётной части под Нарьян-Маром, поэтому о воздушной военной технике имел достаточно конкретные представления.
Он поднялся с кровати, умылся, оделся и уселся перед телевизором. Передавали новости. В Исландии проснулся вулкан. В Гондурасе произошёл очередной переворот. В Австралии местного жителя укусила акула. Живут же люди, с лёгкой завистью подумал Пётр Сельянович и переключил канал.
- Мы сегодня завтракать будем или нет? – спросил он в пространство.
- А тебе-то зачем? – ехидно сказала Люда, выходя из кухни. – Ты же это.. - и она, проведя указательным пальцем поперёк горла, подняла его вверх и закатила глаза. - … собрался. Чего продукты-то зазря переводить? Или передумал?
- Спасибо, Людочка! – с чувством сказал Пётр Сельянович. – Хоть ты меня пожалела. Золото, а не супруга. Тебе бы шпионом работать.
- Это почему же? – удивилась Люда.
- Потому что память хорошая, - услышала в ответ. – Всё помнишь, всё знаешь. Не то, что мы, дураки.
- Нет, надо мне всё-таки замуж выходить, - решительно сказала Милочка и с аппетитным хрустом откусила сразу половину поджаренного в духовке пирожка с мясом (Любила она всякую поджаренность. Людочка ей специально готовила).
- Пора. Надоели мне эти ваши вечные макароны. Ма, дай мне ещё котлетку!
- Тебе сначала надо жрать поменьше, а уже потом о замужестве думать, - сурово осудила её Шура. – А то уже стала вон какая…колбаса Петровна! Жир с боков капает! Кому ты нужна, такая жирная!
- А Ваське! – ничуть не обидевшись, ответила Милочка с набитым ртом. – Он жирных любит. Он так и говорит: «Лучше качаться на волнах, чем биться о скалы!»
- Без пошлостей!- тут же повысил голос Пётр Сельянович.
- Этот, папа, не пошлость – наставительно сказала Милочка, засовывая в рот вторую половину пирожка. – Это жизнь.
На улице шумели машины, светило солнце, и радостно, от души, каркали нажравшиеся на ближайшей помойке, вышеупомянутые бомбардировщики. Выходной день проходил, как всегда в трудах-заботах, по давно установленному распорядку. Пётр Сельянович, позавтракав и напившись кофию, опять уселся перед телевизором и сначала посмотрел свою любимую передачу про бандитов, которых ловят-ловят и всё никак не переловят, а потом переключил на «Суд идёт!», где некоему олигарху, убившему восемь человек и обокравшему государство на десять миллионов рублей, дали десять лет с конфискацией. Мало, недовольно подумал Пётр Сельянович, разглядывая круглую и плоскую, как сковородка, олигарховую физиономию (понятно, не настоящего олигарха, а артиста, который его в этом спектакле играл). Да и артисту только за одну такую раскормленную морду тоже «червонец» можно смело давать, подумал он. Тоже наверняка какой-нибудь коррумпированный. Хотя чего с него взять-то? Он же весь в искусстве!
- Третий час, - сказала Люся, вытирая руки (она только что вымыла посуду). – Совестью кой у кого совсем не пахнет. Ты пойдёшь на рынок или нет?
- Сейчас вот я всё брошу и пойду на этот твой рынок! – моментально раздражаясь, рявкнул Пётр Сельянович. - Будет мне когда-нибудь в этом доме покой или я так и помру в мучениях? Ты куда? – накинулся он на Милочку, которая вышла из своей комнаты в неприлично короткой для порядочной девушки юбке и майке, которую майкой можно было назвать, обладая только очень богатой фантазией. Так, тряпочки здесь и здесь, да и то такие, которые больше открывают, чем загораживают.
- К Ваське, - спокойно сказала Милочка.
- Жениться? - ехидно спросил милый папа.
- Договариваться, - в тон ему ответила дочь и, повернувшись, нарочно вильнула задом (хотя, честно говоря, это был совсем не зад в его классическом понимании, а самая настоящая, здоровенная, откормленная макаронами и котлетами ж..па).
- Ма, я вот эту сумку возьму! Васька сказал, чтобы принесла! Он сегодня работает!
- Отцы и дети, - констатировал Пётр Сельянович. – Конфликт поколений. Надо и на самом деле на рынок сходить. Верёвку купить, какая попрочнее. И мыло.
- Мыло у нас есть, - сказала Людочка. Она была запасливой хозяйкой.
- Вам оно ещё пригодится, - ответил Пётр Сельянович. – А мне и простое хозяйственное для этого дела подойдёт. Может, вместе пойдём? – предложил он дочери. – Всё повеселей.
- Ещё чего! – фыркнула она.
- Стесняется, - с удовольствием заключил Пётр Сельянович. - Родного отца. Дожил! Конечно, я же мясо не рублю, я же деньги считаю.
- Если своих нет, то хоть чужие посчитать, - ляпнула Милочка. Умытый папаша побагровел лицом и шеей. Уходящая дочь нацепила на голову бейсболку с неприличной надписью на английском языке и хлопнула дверью. Людочка пошла на кухню квасить капусту. Шура подняла трубку телефона, чтобы поздравить очередную подругу с очередным разводом. Молодой, спортивного сложения человек на фоне пальм, пляжа и бескрайнего океана рекламировал новейшее лекарственное средство от запоров. «А теперь я иду к вам!», – радостно сверкая голливудской улыбкой, обрадовал он телезрителей. Только тебя нам не хватало, подумал Пётр Сельянович, глядя на наглого телекрасавца с откровенной неприязнью. Жизнь продолжалась, вопреки всему и несмотря ни на что.
На рынке было привычно шумно и по-деловому бестолково. Проходя мимо мясных рядов, Пётр Сельянович заметил знакомую бейсболку и сделал вид, что демонстративно отвернулся. Рядом с бейсболкой взвился в воздух и резко опустился пронзительно блеснувший на солнце здоровенный мясницкий топор, удивительно похожий на топор палача из какого-то голливудского фильма про средневековье и соответствующую ей инквизицию. Вся банда в сборе, догадался Пётр Сельянович и свернул к картошечникам. Поругавшись с маленьким, вертлявым, но полным достоинства продавцом среднеазиатской национальности, он затарился у него пятью килограммами кубинского картофеля, выдаваемого, конечно же, за настоящий тамбовский «лорх» (среднеазиат смотрел на него такими честными глазами, что хотелось пожать ему руку и сказать какое-нибудь запоминающееся тёплое русское слово) и, облизнувшись на шикарную тарань, выставленную в соседней рыбной палатке, свернул к выходу, где столкнулся с Милочкой, тащившей знакомую полиэтиленовую сумку с чем-то явно тяжёлым и капающим через свежеобразованную дырку на асфальт.
- Понятно, - сказал он дочери. – Будущий зять на своём боевом посту. Поборы приветствуются.
- Папа, - сказала Милочка. – Твоя ирония совершенно неуместна. А Васька как высококвалифицированный специалист пользуется здесь заслуженным авторитетом.
- Конечно, – согласился Пётр Сельянович. – С таким-то топором. Кто бы сомневался.
- Между прочим, рубить мясо - это тоже своего рода искусство, - обидчиво поджала губы Милочка. – И не каждому дано.
- Да делайте что хотите! – неожиданно махнул рукой Пётр Сельянович. – Главное, лишь б не посадили.
- Пока не за что, - ответила Милочка. – А сегодня на ужин приготовим отбивные. Ты возьмёшь у меня сумку или будешь продолжать глумиться?
- А чего он сам не приходит? – спросил он, перехватывая сумочные ручки. - Всё-таки как-никак, а кормилец (Пётр Сельянович хотел произнести это «кормилец» язвительно, но получилось откровенно жалко и даже заискивающе. Старею, подумал он с горечью. Теряю квалификацию.).
- Придёт, – заверила Милочка. – Он пока стесняется. Сказал, вот в баню схожу, постригусь по-модному и уж тогда.
- Конспираторы, - хмыкнул родитель и пошёл домой, раздираемый внутренними противоречиями и одновременно, как это не странно, испытывая на душе очень редко возникаемое в последнее время чувство уверенности в завтрашнем дне. Уличные часы качнулись стрелками и показали пятнадцать минут пятого. Через полчаса начиналась любимая передача «Петровка, 38».
А фамилия у Петра Сельяновича - Стёпочка. И у Люсеньки, супруги его, тоже. И у Милочки пока такая же. А у Шуры – Беридзе, по расставшемуся мужу, но она хочет вернуться к изначально девичьей, как у папы, мамы и сестры. А что? Хорошая фамилия, и ничего смешного в ней нет! Такая же замечательная как, скажем, Ивановы. И вообще всё у них будет хорошо. Должно быть. Обязательно.