Маруся, Манька то есть, была, что говорится, «слаба на передок». Есть такая бабья разновидность: неутомимые давалки… Ну, чего, кажется, ей надо: муж есть, работяга, каких поискать, и не импотент. Пашет её, Маньку, регулярно и с удовольствием ( сиё доподлинно известно со слов бабки Евдохиной, ихней соседки, известной сплетницы, той ещё старой карги). Сыну ихнему, Николке, недавно пять лет исполнилось. Веселый такой, симпатичный парнишечка, всегда со всеми вежливый, даже с Евдохиной, которая его всё конфетками своими поганенькими задабривает, что расспросить поподробнее что да как у них в домУ творится… А чего в домУ? В домУ - полная чаша, на дворе – куры, утки, в хлеву поросёнок хрюкает, в сарае кролики хрумкают…. И машина есть, и сберкнижка… две… А нет! Как увидит Манька какого-нибудь новенького-смазливенького – сразу начинает подолом махать, ж… крутить. Ей уж и соседи – люди добрые, вечно всё про всех от Евдохиной знающие, да и сам Мишка, мужик ейный, сколько раз говорили: угомонись! Чего тебе ещё-то надо? От добра добра не ищут! Вот ведь шалава, прости Господи!
- Любовь ишшет, - со знанием дела говорила Евдохина (нет, всё знает, буквально всё! Прямо Штирлиц какой-то, а не бабка! Телеграфное агентство «Что? Где? Когда? Почём, зачем и с кем?).
- Ага, - соглашались соседи. – Любовь. Чтоб была подлиньше и потолще, чем у Мишки. Подожди, нарвётся с ковшом на бражку! Дура шалавая!
И после этого беспощадного приговора мелко-мелко так крестились. Зачем? А кто его знает? То ли просто так, для приличия, то ли у самих рыла в пуху. Люди, люди… И без вас плохо, и с вами – не цирк…
Мишка, мужик смирный до невозможности ( на улице его иначе как «телком» и не называли), разгорячившись или когда выпимши был( хотя выпивал нечасто, нет! Не умел он выпивать. Желудком потом страдал.), бывало, даже трендюлей ей навешивал, даже грозился, что, дескать, дождёшься ты, шалава, припорю тебя как-нибудь по горячке! А она в ответ чего? А ничего! Морду свою недовольно скривит (но всё молча, молча! Понимала: сейчас только вякни - и действительно припорет! Он хоть тихий-смирный, но, как говорится, каждого ангела можно достать до самого его ангельского ливера.), посопит, глазками своими по сторонам –зырк-зырк! – а потом вздохнёт так томно, дескать, ну чего ж поделаешь, если такая вот я, любвеобильная… А как всё успокоится, как всё опять на старые рельсы встанет, утрясётся-устаканится, то, прямо как назло, какой-нибудь новый красавчик на горизонте появляется. Обязательно! Как будто его черти наколдовывают! Манька даже и сопротивляться не пробует: сразу глазками своими, тут же накрашенными – хлоп, хлоп! Губки сердечком сделает, морду каким-нибудь поганым «Лореалем» отштукатурит до блеска, платьице – соответственно - и давай вокруг этого гуцула круги наворачивать! Ну, чего делает, чего! Правильный про таких анекдот сложен, что изнасиловать их невозможно, потому что сами всем желающим в любо время суток дать готовы. И ведь действительно, сама на ножик напрашивается – так ведь посадят Мишку-то, а жалко! Он – мужик положительный во всех отношениях: и работящий, и хозяйственный, и сына любит… Эх, жизнь! Не жизнь – сплошные непонятки!
Так и жили. Может, и дальше бы всё так и шло, но только страшная беда с Мишкой приключилась. И что удивительно: он и не болел-то совсем, а тут – бац, «вторая смена»! Как-то быстро всё случилось, нелепо как-то. Буквально за пару месяцев «сгорел» человек. Сейчас хотя и треплются, что рак лечить научились, а только врут. Чего Мишке-то тогда не вылечили?
И как он заболел, Маньку как сглазили. На мужиков сразу – ноль внимания, никакого даже намёка. С работы идёт – сначала обязательно к Мишке, в больницу, каждый день заходит. Потом, когда его из домой выписали, тоже, без всяких ходов « налево»: сразу из проходной – в продовольственный, из продовольственного - в винный (Мишка в последние свои дни к водочке пристрастился. Она говорил, боль оттягивает), и из винного – сразу домой. Мишку накормит, уложит, телевизор включит и рядом сидит.
- Ты сходила бы куда-нибудь, - скажет ей бывало Мишка. – чего со мной –то всё время сидеть? Радость какая!
- Не хочу, - ответит она и даже этак губы свои ненакрашенные недовольно надует. Дескать, чего ты меня гонишь?
Такие вот дела… Мишку-то уже два года лет как похоронили - а она до сих пор всё одна и одна. И все эти года – ни на одного мужика внимания не обращает, ни даже никаким намёком. Чудны дела твои, Господи!
- Видать, нагулялась, - все с тем же знанием дела, говорит Евдохина. – Без Мишаньки-то весь азарт у ей пропал. Никакого интересу шалавиться, - и с непонятной завистью обязательно добавляет. – Прям такая… передовица стала! Прям как будто порядочная! (Старая стерва! Всю жизнь такая! Ей лишь бы в чей горшок, а обязательно плюнуть!).
Хотя может оно и так, про «передовицу»-то… Действительно, не только конкретно Манька, все мы - странные люди! Когда надо хитрить, ловчить и прятаться – то мы тут как тут. Запретный плод, он, как известно, особенно сладок. И знаешь-понимаешь, что потом ой как кисло будет, а всё одно как будто черти подталкивают: откуси да откуси! А когда всё свободно, когда не нужно никакой конспирации - и куда только вся охота девается? Вот так же и у неё, у Маньки. Уж, кажется, сейчас-то, когда вдова, гуляй – не хочу! Никто и не осудит, а осудят – пошли вы все на…! А она – нет. Завод - магазин - дом. А то в церковь сходит, в которой сроду до этого никогда не появлялась. Придёт, свечку поставит, побормочет чего-то перед иконами, к батюшкиной руке приложится - и домой. Всё. Вот ведь до чего странная стала! Хотя, если разобраться, чего тут странного? Как давно известно, от грешности до святости – одни шаг… Эх, грехи наши тяжкие…