Колька Елабуга ( с его слов, он родился в этом татарском городе, отсюда и такая уличная кличка) жил у нас на улице, в старом шлакоблочном доме, который построил его отец, покойный Мустафа Михайлович. Мать у Кольки тоже давно умерла, поэтому когда-то женатый, но теперь разведённый Колька проживал совершенно один. В прошлом он работал на заводе тяжёлых станков, считался неплохим лекальщиком, но однажды, три года назад, в цехе обвалилась стена (чёрт его знает, отчего она обвалилась!), Кольку засыпало кирпичами и здорово покалечило. Полтора месяца он провалялся в больнице, откуда вышел со второй группой инвалидности и полным отсутствием жизненных перспектив на продолжение своей профессиональной деятельности. Больше того, поскольку был он мужиком простым, глупым и доверчивым ( а такие нашим сегодняшним, насквозь прагматичным обществом серьёзно не воспринимаются), то легкомысленно поддался на уговоры начальника цеха, пообещавшего ему райские куши и прочую сказочно обеспеченную жизнь, но для этого нужно было подписать отказ от того факта, что Колька травмировался именно на производстве. Начальник ходил к нему в больницу почти каждый день, приносил большие пакеты с разной вкуснятиной и обязательно с бутылкой, демонстрировал скорбно-несчастную морду лица, вздыхал, даже зачем-то крестился, и вообще чуть ли не в ногах у Кольки валялся. Поэтому тот, тронутый такими искренними заботой и вниманием, думал недолго, бумагу подписал, и таким образом получил инвалидность по общему заболеванию, что никаких дополнительных льгот, положенных при травме на производстве, ему не давало.
- Дубина ты стоеросовая! – говорили мы ему уже после, когда узнали всю эту откровенно гнусную историю. – Твой начальник свою ж..пу этой бумагой прикрывал - и прикрыл-таки, паскудник, добился своего! А если бы ты на его сказки не купился и ту бумажку не подписал, то и пенсия бы у тебя сейчас была как по производственной травме, а значит – о-го-го какая, и завод бы тебя обязан был содержать всю твою оставшуюся дурацкую жизнь.
- Да ладно вам! – дурашливо улыбался в ответ Колька. – Сергей Игоревич – во какой мужик! – и поднимал вверх неудачно сросшийся после травмы и поэтому не разгинавшийся до конца указательный палец.
В общем, дальше всё происходило так, как и должно было происходить: после того, как Колька подписал ту бумагу, на заводе его тут же напрочь забыли, а «во какой мужик!» при случайных встречах делал теперь уже не жалистную, а ничего не понимающую морду лица и на наивные колькины вопросы о обещанных райских кущах, кисельных реках и молочных берегах так же непонимающе вертел своей кучерявой головой: дескать, о чём вы, милейший, говорите? Какие деньги, какие льготы? Обращайтесь в горсобес, вы теперь их клиент, а мы здесь совершенно не при чём, и вообще знать вас не знаем, и фамилия ваша для нас ничто и зовут вас для нас совершенно никак!
- Это называется «полнейший пролёт фанеры над Парижем!», - максимально доходчиво объяснял Кольке его сегодняшнее незавидное положение сосед Иван Иванович Прохоров. – Тебя же, дурака, предупреждали – не ведись на эти песни! А ты повёлся. Ну, вот теперь и получи по полной схеме.
Колька дурашливо-растерянно улыбался, но лицом темнел. Он очень не любил, когда его так вот грубо, можно сказать – внаглую обманывали. Нет, он не любил, когда обманывали и втихаря, но такие обманы переносить было всё-таки как-то легче. Колька считал их даже не обманами, а этакими досадными недоразумениями. И хотя хрен редьки не слаще, это внутреннее самоуспокоение (ну, лопухнулся! С кем не бывает!) все-таки как-то смягчало такие неприятные «пинки судьбы».
- Может, ему морду набить? – спрашивал он Ивана Ивановича. Тот в ответ удивлённо поднимал вверх свои кустистые брови: а за что? За то, что хитрее тебя оказался? Так за это наказывать глупо. Жизнь – такая штука: кто хитрее, тот и на коне. Да и чего толку-то, если отметелишь? В ментовку загребут, дело заведут и не посмотрят, что ты – инвалид.
Своей обидой Колка маялся месяца два. Потом душевная боль притупилась, уступила место всё той же досаде. Пора было рассуждать здраво: ладно, свалял дурака – чего ж делать? Жить надо продолжать. Несмотря ни на каких уродов с их сладкими песнями.
.
И была у него давнишняя мечта – приобрести себе персональный шикарный диван. Он как-то видел такие в мебельном салоне. Не диваны, а сплошная сказка! Широченные, с резными боковинами, обшитые каким-то ажурным материалом, в который вплетены фантастические картины, с широкими ножками и тоже широкой откидной спинкой. Колька, помнится, тогда там, в салоне, просто-таки огромным душевным усилием подавил в себе желание немедленно плюхнуться на одно из таких «произведений искусства», потому что если бы он плюхнулся, то всё, ни одна сила его бы с него не подняла. Никакая магазинная охрана, никакие милиционеры с пистолетами и автоматами ! Колька бы лучше умер на том сказочном ложе, чтобы словить напоследок этот огромный душевный кайф.
Нет, такой сказочный диван можно было запросто приобрести и сейчас, но на какие шиши? На пенсию особенно не разгуляешься, наше государство чётко, до последней копейки подсчитало-просчитало, сколько тебе, пенсионеру, надо, чтобы ты заткнулся и не вякал со своими минимальными жизненными потребностями, и диван в эти потребности, конечно, не входил. Это был уже предмет роскоши, поэтому миль пардон, мадам, здесь вы опять пролетаете как всё та же парижская фанера.
- Да, удобный диван – важное дело, - соглашался с ним всё тот же Иван Иванович. – Особенно когда на пенсии. Лежи себе хоть целый день, почёсывай, жмурься да в телевизор пялься. Красота! А ты знаешь чего? Ты на стоянку сходи. Да, которая здесь вот, на повороте! Может, возьмут сторожем или подметалой. Больших денег там, конечно, платить не будут, но всё ж какая-никакая копейка…
- Да ходил… - махнул рукой Колька.
- Ну и..?
- Сказали: у нас своих алкашей хватает… Рожа, что ли, у меня такая, алкашеская? Только взглянут – и сразу обзываться…
- Суки, - согласился сосед. – Можно подумать, сами боярского сословия. Всё никак не нажрутся – не нахапаются. Ленина надо на этих поганых бизнесменов поднимать. А лучше Сталина с Берией.
А через неделю сосед прибежал к Кольке в очень возбуждённом состоянии.
- Пошли! – заорал прямо с порога. – Диван тебе нашёл! Такой как ты хотел!
- Как нашёл? – вскочил со своего продавленного топчана Колька и начал суетливо натягивать на ноги вытянутые на коленках, выцветшие «треники». – Где?
- На помойке!
- Где?
- За «Фрегатом», на помойке! – возбуждённо повторил Иван Иванович. – Иду мимо, смотрю – выбрасывают! Подхожу, спрашиваю: ребята, этот диван можно забрать? Отвечают: забирай, пока он цел! Ну, чего ты телишься? Сейчас тележку возьмём и притащим! Я попробовал поднять – тяжёлый, зараза! Надо вдвоём!
Успели вовремя: на шикарный диван, как раз такой, о котором Колька и мечтал, уже приноравливались взгромоздиться какие-то двое бродяг.
- Кыш отсюда! – заорал Иван Иванович страшным голосом. – Развелось вас, тварей!
Бродяги обиженно буркнули, но с дивана тут же слезли. Они были умными людьми и понимали толк в своей бродяжьей жизни.
- Ну? – спросил сосед. – Как?
Колька в ответ развёл в стороны руки: нет слов. Высший класс! И помирать не надо!
- Давай грузить, - деловито сказал Иван Иванович. – Нечего тут прохлаждаться.
Он нагнулся, схватился за боковину – и она вдруг неожиданно поехала вверх, обнажая диванное нутро.
- Ты гляди! - удивился сосед. - Аппарат с секретом! А это что такое?
Он сунул руку в открывшуюся щель и вытащил оттуда нарядный, с плюшевой обложкой, альбом для фотографий.
- Хозяева забыли! – догадался он. - Ну и чего? Искать их теперь, что ли?
Колька любопытно ткнулся носом в фотографии и тут же наткнулся на знакомое лицо.
- Серей Игорич! – опешил он.
- Знакомый, что ли?
- Знакомей не бывает! Наш начальник цеха! Ты гляди, Иваныч, а вот цех наш! А вот, смотри, я в заднем ряду! Это нас для газеты фотографировали. Когда мы план дали на сто пятьдесят процентов!
Колькиной радости не было предела, но сосед её не оценил, только равнодушно мельком глянул на фотки.
- Это вот этот, очкастый, и есть твой начальник цеха? Который тебя с пенсией бортанул?
- Ага. Вот она, сучара! – торжество Кольки было действительно беспредельно, хотя чему он так радовался – совершенно непонятно. Вот чудак!
- Чего с ним делать-то?
- Да выкинь в бак! – посоветовал Иван Иванович (и был, конечно, прав). – Какая находка!
- Да? – вдруг растерялся Колька. – Как-то это не то…
- Чего не то? – не понял сосед.
- Ну, выбрасывать… Жалко. Они же наверняка забыли…
- И чего теперь?
- Может, отнести? Он здесь недалеко живёт…
Иван Иванович внимательно посмотрел на Кольку, потом энергично повертел пальцем у виска.
- В благородство решил поиграть? – ехидно осведомился он. – Ну-ну, поиграй, отнеси… Может, на пузырь заработаешь.
- Да при чём тут пузырь… - растерялся Колька. - Это же фотографии. Память! Мы же тогда план на сто пятьдесят… Не надо мне никакого пузыря! Хотя…
- Тогда вдвойне дурак! – ответил сосед (какой же он правильный, Господи! На сто метров под землю видит! Как же Кольке повезло!)
– Всё правильно: на таких , как ты, все, кому не лень, всю жизнь воду возят. И правильно, между прочим, делают! Потому что дураков надо учить!
Последние слова он чуть ли не выкрикнул, причём с таким надрывом, словно и сам имел в жизни подобный урок.
В этот день Колька альбом так и не отнёс: когда они с соседом притащили в его жильё помоечную находку, после установки и опробывания (красотища! Сто баллов!) , конечно же, не обошлось без обязательной «обмывки» (а то сломается! Наверняка! Железная примета!) – тут уж было не до альбома. На следующее утро усиленно похмелились – и опять неудачно (в том смысле, что с перебором), а на третий день, когда и деньги кончились, и в долг никто уже не давал (да и подо что им, алкашам, давать? Под какие-такие доходы?), все –таки вспомнил, решил отнести, может, даже и выцыганить на законный пузырь – но альбом как сквозь землю провалился.
-А мы его там, на помойке, забыли? – растерянно бормотал Колька, похмельно облизывая сухие губы и бестолково оглядываясь вокруг.
- Может, и забыли, - пожал плечами Иван Иванович. – Эх, балбесы… Всё у нас не как у нормальных…
На всякий пожарный, больше для самоуспокоения, сходили на помойку, но какое там… И баки стояли пустыми, и всё, что вокруг них, ни на какой альбом даже и не намекало.
- Ну и х… с ним! – махнул рукой Иван Иванович. – Главное – диван добыли! А похмелиться сейчас у нас будет! – и кивнул на валявшийся у крайнего помоечного бака моток алюминиевой проволоки, который нужно было срочно сдать в пункт приёма цветмета…
- Да где-то здесь он, - сказал Колька. – Куда-нибудь сунули по пьянке… - и, словно вспомнив, полез за шкаф.
- Я же говорю! – раздался его торжествующий крик. – Вот он! Я его сюда специально сунул, чтоб не потерялся! Не, Иваныч, ты как хочешь, а я схожу.
-Сходи, сходи, - неожиданно согласился тот и хмыкнул. – Горбатого могила исправит. Может, поднесут от такой радости.
А ведь прав был сосед: чего я попёрся, с неожиданно нахлынувшей тоской подумал Колька, нажимая кнопку звонка. Опять же такой духманище от меня прёт, что… Надо было хоть зубы почистить. А зачем? Чего я, в гости к ним, что ли, напрашиваюсь? Я им ихнее имущество принёс!
Он хотя и ждал, что обязательно откроют, но когда дверь отворилась, всё равно вздрогнул. Перед ним стояла аккуратненькая , подслеповато щурившаяся старушка и вопросительно-внимательно вглядывалась в него.
- Здрасьте, - вежливо сказал Колька, стараясь не дышать на неё. – Такое, бабуля, дело.., - и достал из сумки альбом. – Не ваш, случайно?
Бабка, ещё сильнее сощурившись, осторожно взяла альбом в руки, провела по нему похожими на крючки, иссохшими, в буграх, морщинах и перевязках вздутых вен пальцами и вдруг радостно ахнула, узнала.
- Нашёлся! – неожиданно звонким голос крикнула она. – Серёжа!
- Что? – послышался из глубины квартиры недовольный знакомый голос, и Колька непонятно почему оробел.
- Альбом нашёлся!
В ответ раздалось ироничное хмыканье. Дескать, тоже мне, радость какая…
- Да выйди же! – недовольно крикнула старуха (похоже, в молодости она была очень властной женщиной, но к старости эту властность растеряла). – И кошелёк принеси! Надо же отблагодарить человека!
- Да ладно, чего там… - смущённо пробормотал Колька. – Нашёл и нашёл… делов-то… Не надо ничего.
И в эту минуту из комнату, наконец, показался его бывший начальник, Сергей Игоревич своей собственной персоной.
- Тугаев? – опешил он. Колька готов был провалиться под землю. Вот чудак этот «Серёжа»! А кто же ещё?
- Я… - отозвался Колька и быстро кивнул на альбом. – Вот, вещь вашу нашёл. Совершенно случайно! – быстро добавил он, чтобы Сергей Игоревич не подумал чёрт что. – В диване, на… и он запнулся, -… у мусорных баков. Забыли, наверно, когда выкидывали.
- Что? - спросил Сергей Игоревич. – Ах, да… Забыли, конечно! Да! Спасибо!
Он, было видно, тоже пребывал не в самом привычном для него состоянии.
- Вот, пожалуйста! – и протянул Кольке серьёзную бумажку. - Спасибо, так сказать! Ма, чего ты-то молчишь?
- Да-да, спасибо большое! – тут же с жаром поблагодарила старушка, прижимая альбом к груди. – Это же для нас такая ценность! Память! Вся, можно сказать, жизнь! Серёжа, отблагодари человека!
- Уже, - сказал Сергей Игоревич и закаменел скулами.
- Это точно, - неожиданно усмехнувшись, подтвердил Колька. – Отблагодарил. Бывайте здоровы. Больше не теряйте.
Странно, но сейчас у него было такое чувство, словно они поменялись местами, и это не он, Колька, так наивно купился на лживые обещания и заверения, это не его стоявший сейчас перед ним и не знающий что сказать человек так бесстыдно обманул, а словно он сам, Николай Мустафович Тугаев – обманщик и хитрюга, который готов шагать по головам, лишь бы ему было хорошо и спокойно.
Похоже, нечто противоположное тому сейчас испытывал и Сергей Игоревич, потому что вдруг ссутулился, стал меньше ростом, и взгляд у него был как у ожидающих побоев собаки.
- Ладно, пойду, - сказал Колька. – До свидания, Сергей Игоревич.
И даже не пошёл – побежал вниз по лестнице. Ему вдруг очень захотелось побыстрее оказаться на улице.