Старик Нефёдов, выйдя на пенсию, вдруг пристрастился к чтению. И как пристрастился! Совершенно самоотверженно! У него, у Нефедыча, всегда все не как у людей. Когда наша страна была самой читающей в мире, он книг в руки не брал и вообще слегка презирал это дело, считая чтение занятием пустым, выдуманным специально для интеллигентов, которых он по пролетарскому своему происхождению считал людьми именно что пустыми, суматошными и вообще вздорными. За все младенчество, детство-отрочество, юность и половую зрелость он прочитал только две книги: идеологически выдержанную повесть « Тимур и его команда»  одного пролетарского писателя, но не  того, который с поросячьими глазками и реформатор перестройки, а другого, красного командира и большевика, который всех тогдашних оппортунистов - перестройщиков беспощадно изничтожал. Кстати, после прочтения этой замечательной книги у него, Нефёдыча, тогда еще  Ванюшки, этакого шпанистого мальчика с большими, постоянно немытыми ушами, на всю жизнь появился литературный кумир – хулиган и балбес Мишка Квакин. Второй книгой был устав гарнизонной и караульной службы, который неожиданно до того увлек рядового строительно-инженерных войск (проще – стройбата) Ивана Нефедова, что он перечитал его аж целых три раза, вследствие чего был отмечен одобрительным похлопыванием по загривку старшиной Кузымой и намертво приклеившейся на все время исполнения священного армейского долга уважительной кличкой Долбогреб.  И все.  Других книг Нефедыч  в руки принципиально не брал и даже не думал, что когда-нибудь сподобится.

         И вот теперь, когда согласно данным Всероссийского центра изучения общественного мнения, тридцать пять процентов ныне живущих россиян не читают книг  в о о б щ е (вот радость-то какая! Значит, прав он в своё время оказался!), этот старый пень стал не просто читателем, а самым что ни на есть заядлым книгочеем ( я же говорю: все не как у людей, все!). Правда, ради справедливости, отметим, что такая сомнительная благодать снизошла на него не сразу, и это даже отдельная и довольно занимательная история.

 

         Дело в том, что, выйдя на пенсию и отметив это достойное завершение своего трудового пути в течение целого месяца ударным употреблением спиртных напитков, Нефедыч решил, наконец, что хватит, а то запросто можно и в психатрическое угодить с белой горячкой. Надо немного отдохнуть, прийти в себя, вообще протрезветь и устроиться куда-нибудь на непыльную стариковскую работёнку. Чтобы иметь деньги на  собственные

 насущные нужды, поскольку пенсию  целиком и полностью он отдавал жене Степаниде, которая его кормила, одевала, обувала, и вообще пусть теперь только попробует полезть к нему со своим вечным нытьем насчёт ограниченности финансовых средств. А тут как нельзя кстати подвернулся племянник Пашка, двадцативосьмилетний умильный мордоворот, который не шить – не варить, не пахать – не сеять, но из тех «новых русских» прохиндеев, которые всегда почему-то при серьёзных деньгах и при этом почему-то на свободе. Выслушав любимого дядю, он тут же сказал, что нет вопросов, и уже на следующий день Нефедыч заступил на караульно-сторожевую службу по охране топливного склада какой-то очень мутной шарашки с очень мудреным названием, заканчивавшимся каким-то загадочно-неприличным словом «интернешнл». И буквально с первого же дня эта служба-интернешнл ему совершенно не понравилась. Он ведь как по своей стариковской наивности рассчитывал: пришел к восьми ноль-ноль, смену принял, уселся у ворот, до восьми вечера просидел, потом  все хозяйство на замок – и баюшки- баю до самого до утра. Сутки таким образом дурака провалял – двое сиди дома и смотри по телевизору любимую передачу «Суд идет!» (очень он уважал, когда кого-нибудь сажали по телевизору, и желательно наподольше.А если к высей мере приговаривали, то это вообще был настоящий праздник души!).

         Но, увы, реальность жестоко посмеялась над его наивными старческими грезами. И дело даже не в том, что шарашка оказалась если уж не откровенно бандитской, то явно прибандиченной (Нефедыч бандюков не  боялся, сам по молодости отмотал  год за хулиганство). Главное было в том, что его охранная должность оказалась весьма неспокойной и даже несколько муторной. Потому как придя в контору и расписавшись в журнале, нужно было внимательно следить (а не спать!) за  приезжающим и отъезжающим транспортом, занося номера машин, фамилии экспедиторов и количество грузов в специальную тетрадку. Когда машин не было, тоже не посидишь, спокойно не покуришь: бери в руки метлу и маши ей для уборки территории, потому что руководство шарашки, видите ли, очень уважало порядок и чистоту. И насчет спокойного ночного сна он тоже промахнулся: машины  - вот радость-то! - приезжали и ночью. Конечно, не столько сколько днем, но две-три – обязательно. И, значит, все по новой: открой ворота, проследи за погрузкой, запиши данные, выпусти, ворота закрой. Плюс ко всему этому кошмару в обязанности  Нефедыча входило приготовление пищи и кормежка  Тузика, здешнего охранного пса, хитрющего, наглого и здоровенного как теленок пустобреха. Вот уж спасибо Пашеньке, козлу! Вот уж удружил!

         Скрепя сердце, он отработал месяц и уже серьезно собрался уходить, но тут случились неожиданные события: однажды днем в шарашке вдруг появились милиционеры, чего-то там ходили-бродили, с озабоченно-радостным видом что-то усердно записывали. Потом – мама моя! - забрали с собой  все прибандиченное руководство, оставив на месте только кладовщика-приемщика, двух разнорабочих алкоголиков, и его, Нефедыча. Он даже несколько оторопел от такой приятной неожиданности. Вот  уж действительно радость несусветная! Сподобился на старости лет до Уголовного до Кодекса!

 

         На следующий день, когда он, придя домой, попытался уснуть,  заявился этот его скотина-родственничек, который Пашенька. Нефедыч настроился было выгнать прохиндея, но тот принес бутылку дорогой водки и за столом попросил его с уходом из шарашки малость погодить. Сам, дядя, видишь, сказал прохиндей,  на базе сейчас полный кавардак, народ на всякий случай разбегается, а там, на складах, всякого имущества не на один миллион. И если он, Нефедыч, сейчас легкомысленно оставит свой важный пост, то этому имуществу нехорошие люди могут моментально приделать ноги. А это очень нежелательно, потому что эта ментовская разборка, она так для куражу-для пыли, и ничего серьёзного из себя не представляет.  Ребятишечки скоро из допра возвернутся и грустно им очень станется, если увидят печальную картину разора и разграбленья ихнего старательно наживавшегося почти праведным путём имущества. Так что поработай пока, дядюшка ты мой драгоценный, очень тебя прошу. И давай-ка я еще за одной бутылкой сбегаю. А хочешь, даже две. И даже еще закуски вкусной принесу.

          В общем, уговорил старика. Остался Нефедыч при прежней должности. Бандюганов, кого по-прежнему в изоляторе парили, а большинство, как и предсказал Пашенька, вскорости благополучно отпустили. И вот эти, оказавшиеся на свободе, стариковскую преданность их бандитскому делу оценили по достоинству: по плечу дружески похлопали, по имени-отчеству стали обзывать, зарплату повысили почти что наполовину и метлой махать разрешили пореже. Так, для виду, чтобы совсем уж грязью не зарастать. Хорошие ребята!

 

Вскоре шарашку переименовали в централизованный пункт приема макулатуры. По бумагам это, понятно, была самая натуральная туфта, всего лишь прикрытие их потишевшей, но тем не менее продолжавшейся преступной деятельности. И хотя Тузика пустобрёхова оставили, но вывеску на заборе сменили. Мол, так-то и так-то, несите, граждане, газеты, журналы, тетрадки и книжки, и прочий ненужный полиграфический продукт! Примем с радостью, потому как искренне радеем за сохранность российских лесов! (Ну, штукари! Ну, прохиндеи! Это они-то радеют! Да они, дай им только возможность, из матушки-Расеи пустыню Сахару враз устроят и даже ни одним глазом при этом не моргнут!) И под такое благородное дело эти сохранялы-сохраньщики российских девственных лесов с самыми что ни на есть серьёзными мордами (Нефёдыч самолично видел весь этот спектакль и внутренне хохотал чуть не до надрыву) под чутким вниманием (а как же!) городского начальства  выделили на складе небольшой скромный закуток, чтобы было куда приносимую бумажную продукцию сваливать-складировать.

         Нефедыч по простоте своей рабоче-крестьянской сначала подумал, что ничего путного с этой бумажной затеей не выйдет, и закуток тот будет пустовать. Но ошибся. Народ хоть и кисло, но все же пошел. В основном бродяги и пенсионеры. И если первые тащили все подряд, всякую муру, вплоть до оберточной бумаги (где они, собаки, ее только ухитрялись воровать?), и завязывали свои тюки кое-как, и рассыпалась их халабуда почти всегда, на что Нефедыч ругался и даже пару раз огрел этих горе - сдатчиков своей рабочей метлой, то пенсионеры вызывали серьёзное к своим персонам уважение. А всё потому, что были людьми аккуратными, перевязывали тюки крепко, на совесть, да и макулатуру приносили очень даже приличную, согласную эпохе недопобедившего социализма: старые

советские газеты и журналы, школьные учебники, художественную литературу про иностранную жизнь и Советскую власть, и что Нефедыч особенно уважал и к чему питал особую благосклонность, на  разные исторические темы. Встречались и настоящие чудаки. Один такой припер, например,  полное собрание сочинений товарища Ленина. На тележке привез, в руках такую тяжесть не каждый дотащит. Обещал еще приехать, на этот раз с  Марксом- Энгельсом. Те тоже насочиняли - будь здоров, тоже не в подъем измученному одним кефиром рядовому пенсионеру.

         Нефедыч последние годы часто страдал бессонницей, просто так лежать было скучно, вот он и начал сначала от бессонной скуки газетки пролистывать, потом за журнальчики взялся, и как-то незаметно перешел на серьёзную художественную литературу. И так он в это дело стянулся, что на работу стал ходить прямо как на праздник. И как приходил, то первым делом нырял в тот макулатурный закуток: не притащили ли в его отсутствие чего-нибудь новенького? Он даже у Пашки, этого своего периодически любимого, когда выпить приносил, племянника, поинтересовался: можно ли некоторую наиболее понравившуюся ему макулатуру на дом брать? Естественно, с последующим обязательным возвратом после прочтения. Да бери, великодушно разрешил Пашка. Хоть с возвратом, хоть с развратом. Кому оно, гавно это, нужно. Им, коммерсантам шарашкиным, с этой макулатурной лабудой только одна морока. Скорее бы уж перестать конспирироваться и возвратиться, наконец, к серьёзным коммерческо-криминальным делам.   

 

          Он, Нефёдыч, спорить с этим барбосом, конечно, не стал. Кому лабуда, а кому-  источник знаний. Он так и сказал соседу своему, Сергею Владимировичу, когда вечером на одной лавке во дворе вместе сидели. Они раньше-то друзьями не были, так, здоровались только, и не более, а вот сейчас разговорились. Сергей Владимирович оказался мужиком интересным: по научному званию -  доцент, работал  преподавателем на кафедре  марксизма-ленинизма в педагогическом институте. Сейчас тоже пенсионерствовал и тоже подрабатывал, и, представьте себе,  тоже сторожем, только на макаронной фабрике.

         - А  с этим дело как? – спросил его Нефедыч.

         - Не-не! – замахал руками доцент. – Язва! Двенадцатиперстная! Чуть не с копеечную монету! Какое там… - и опять руками взмахнул, на этот раз так обреченно-горестно, словно все, аут, завтра - вперед пятками, уж зайди уж помянуть уж, коли познакомились.

         - А чего? При язве не рекомендуют, что ли? – удивленно поинтересовался Нефедыч, думая совершенно не о том, о чем, как оказалось, думал этот его попервоначалу странный собеседник.

         - Естественно! – фыркнул тот. – Возможен летальный исход.

         - Какой? (Сергей Владимирович нравился Нефедычу все больше и больше. Хоть с явной чудиной, но сразу видно – умный и порядочный человек. Выражается культурно. Слова непонятные знает. Короче, есть о чем поговорить).

- Ну…этот… - сосед чуть откинулся назад, сложил руки на груди и

закрыл глаза.

         - И вообще, от водки - самое зло. Авторитетно заявляю. Если уж между нами : испробовал на личном примере.

         - Так ты подумал, что я про водку говорю? – дошло, наконец, до Нефедыча, и он легкомысленно захохотал. – А я- то думаю, чего ты мне про  грыжу  свою песни поешь! Я ведь тебя про книжки спрашиваю!

         - Какие книжки?

         -  Какие…Всякие! Исторические, например! Про царей, про революцию! Про твой разлюбезный марксизм-ленинизм! Ну, понял теперь, алконавт?

         -Ах, про книжки! А я подумал, что сообразить предлагаете…

         В общем, подружились. Очень приятно. Умные люди должны дружить. Не дураки же какие!

 

         Да! Если разбираться с философской точки зрения, то чтение – это не совсем развлечение. Даже совсем не. Нет, если пользуешь какой-нибудь пошленький, дешевенький, проходной детективчик или, скажем, откровенно глупые и совершенно пустые воспоминания какой-нибудь совершенно несерьезной эстрадной «звездульки» (да и чего она может вспоминать? Только пьянки- гулянки да своих музыкальных кобелей.), то это да, это иначе как развлечением и не назовешь. Но если изучаешь серьезную, более того – умную книгу, да еще и написанную умным автором, то здесь уж, братцы, извини- подвинься. Это не развлечение, здесь самый настоящий и весьма нелегкий умственный труд. Нефедыч понял это не сразу, да оно и понятно: учителей-то у него в читательском деле не было, до всего приходилось доходить своим умом. Помните, как сказал Шерлок Холмс доктору Ватсону? Голова, сказал он, это своего рода чердак. Иной гражданин набивает его под самую завязку всяким разным, ненужным в доме хламом, который все- таки жалковато выбрасывать в надежде, что когда-нибудь пригодится (хотя, как правило, не пригождается никогда). И хлам этот бесполезно пылиться там, в этой чердачной твоей голове, годами и десятилетиями, и пылью покрывается, и мышами прогрызается, и бродячие кошки на него регулярно гадят, и из продырявленной крыши дождик поливает. А когда этот его владелец, этот пустоголовый  легкомысленный человек, залезет в него в надежде отыскать какую-нибудь срочно необходимую вещь, то вынужден лишь в беспомощном отчаянии за свой головной чердак руками схватиться. Потому как отыскать в этом  бардаке что-то действительно нужное  нет ну просто никакой вероятной возможности. И понятно, что от такого чердака человеку нет никакой пользы, а голова ему, получается, нужна лишь только для того, чтобы ею кушать, носить головной убор и чесать, если волосы давно не мыты.

А вот умный человек и поступает умно. Он не валит на свой чердак все подряд. Он аккуратно заполняет его только нужными предметами, и, повторяю, не сваливает, как осел на помойке, а раскладывает все аккуратно и по специально отведённым для каждого конкретного предмета полочкам. И когда настает нужный момент, он залезает в эту голову и спокойненько, без лишней нервотрепки и театрального заламывания рук, преспокойно берет с обозначенной полочки искомую вещь. А что это за вещь, спросите вы. А я отвечу: это очень ценная вещь. Неосязаемая. Ее просто так, руками и ногами не потрогаешь.  Называется  и н ф о р м а ц и е й.  А та информация, которая не сиюминутна, которая особенно ценна,  долгосрочна и вечна, заключена в чем? Правильно -  в них, в книгах! Вот после этого тщательно предпринятого мною, автором, проветривания ваших чердаков, и подумайте, какие книги нужны вам на ваши то ли действительно уже умные, или только собирающиеся наконец-то поумнеть головы. Нет, если вы, конечно, не блещете умом, то читайте все подряд, не возбраняется! Но если ты действительно умный, а не просто прикидываешься перед девками, то и подходи к составлению своей чердаковой библиотеки вдумчиво и дальновидно. Чтоб и себе не в тягость, и окружающих не пугать.  А то ведь ляпнешь чего-нибудь, особенно по пьянке, так и будут потом всю твою оставшуюся жизнь на тебя пальцем показывать. Вот, дескать, дурак какой умный нашелся! Обидно. Хотя опять же если ты настоящий дурак, а не так, для создания видимости, то тебе, дураку, и на самом деле всё равно. И вообще, иди отсюдова! Никто с тобой здесь разговаривать не собирается. Больно надо язык попусту натруждать.

 

         Так (или примерно так) думал- размышлял  Нефедыч долгими сторожицкими ночами. И именно ночами, когда вся дневная суетливая действительность погружалась, наконец, в спокойный шарашкин сон, приходили в его головной чердак такие вот мудрые мысли, о которых он, простой в прошлом труженик простого жизнь, тепловозостроительного завода, и думать раньше не мечтал. Может, всему свое время. И стечение обстоятельств. Действительно, чудная штука жизнь! Вот не пошел бы он сторожить этих коммерческих полубандитов, или не уговори его Пашка притормозить с увольнением, то и не поимел бы он возможность получить доступ к этим самым печатным изданиям. Которые, чего греха таить, попервости тоже сдуру пихал в себя без всяческого разбору, все больше разную несерьезную муру все про тех же бандюков. То есть, не про тех, которых сторожил, а про совсем других, но из той же печальной серии. Хотя какая разница каких, все равно уголовно наказуемых. Или над печатными анекдотами какими-нибудь, особенно непристойными, потешался. Но все же постепенно он, Нефедыч, сменил свои книжные пристрастия. Поумнел на старости лет. И, соответственно, исключительно умные книги наладился читать. Все больше исторические. К ним больше тянуло. Такое вот у него сформировалось книжное направление. От Петра Первого до Леонида Ильича Брежнева. Именно этот временной отрезок почему-то пришёлся ему, Нефёдычу, всего более по душе.

 

Домашние отнеслись к его увлечению  в целом положительно, но все-таки по-разному. Вот, например, супруга его, Степанида Степановна,  с одной стороны, была вроде бы и довольна. Но с другой, было ей всё это как-то несколько тревожно. Да и как же не встревожиться? Раньше ее Ванятка вёл себя как ведут все, по её степанидиному разумению, нормальные мужики: играл во дворе в домино или карты, умеренно выпивал, часами трепался с приятелями на скамейке про жизнь, смотрел по телевизору свои любимый телевизионный суд и, иногда, «Играй, гармонь!» про русские народные песни. По выходным ездил с ней, Степанидой, на фазенду, где с удовольствием копал, сажал, поливал и ругался матом (дома не матерился, потому что стеснялся, несмотря на своё пролетарское происхождение). Вечером, по возвращении, ходил в баню,  ужинал обязательно со стопкой и рано заваливался спать, потому что устал. Все как у людей, все привычно, все понятно, никаких поводов для тревог и волнений.

         Нет, он и сейчас ездит с ней на фазенду, но копает, сажает, поливает все больше молча, с каким-то задумчивым видом, а материться и совсем перестал. И в домино теперь почти не играет, и треп с мужиками почти прекратил. Придет со своей сторожицкой смены, поест, новости посмотрит -  и брык на диван, с умным видом и интеллигентной книжечкой. Она, Степанида, может, поговорить с ним хочет, все равно об чем, просто так, хоть о той же о фазенде и чего там в этом году будем сажать. Это в свое время была одной из их излюбленнейших тем. Была… А сейчас Нефедыч буркнет недовольно: да сажай ты чего хочешь, хоть ананасы во цвету - и опять книжечкой закрывается. Она даже грешным делом ему как-то с пенсии бутылку купила, хотя этого отродясь не делала, потому что решительно не поощряла. Думала, выпьет, разговорится. Может. Даже порет, чтобы было всё как у людей. Мужики – они ведь такие: по пьянке сразу начинают ляля и ляля. Хуже баб. Ну и чего вышло? Нет, выпить-то он выпил, это он никогда не отказывался. Раскраснелся, голубок, закряхтел по-обычному. Степанида  успокоилась: ну, слава Богу, вертается ее Ванюшка в первобытное состояние! Сейчас песни начнет орать, потом ерунду всякую рассказывать про политику с демократией… Только поторопилась она насчет первобытного состояния: после стола с бутылкой Нефёдыч новости посмотрел -  и на диванчик. Опять. С толстой такой. В коричневой обложке. Размером с кирпич. Степанида, чего с ней сроду не случалось, даже что-то наподобие ревности почувствовала. Ишь ты, библитекарь какой! На жену родную прямо ноль внимания! Эх, жалко печку в доме сломали. А то бы уж она ее, разлучницу, враз туда определила! И действительно, чтец какой Аркадий Райкин!

         Дальше – больше и чуднее. Вчера он и вообще такую чучу отчебучил, что ахнуть- умереть! Она, Степанида, как раз из магазина вернулась и видит дивную картину: стоит ее Ванятка перед зеркалом- трюмой, грудь свою петушиную этак горделиво выпятил и время от времени в тот недавний коричневый «кирпич» ,который в вытянутый наотлет руке держит, заглядывает. Прямо артист погорелого театра перед выходом на сцену.

         - Вань, ты чего? – ошарашенная этим диковинным натюрмортом, осторожно спросила она.

         Нефедыч вздрогнул, смутился как пацан, попытался было «кирпич» за спину спрятать, но не успел. Отчего сконфузился еще больше и махнул рукой: дескать, ладно уж, чего теперь, поймала – так поймала…

         - Ты чего, Вань? – смутилась и сама Степанида. – Ты в артисты, что ли,

собрался записаться? Артёмка вон в газете мне читал: набирают в народный театр. А чего? -  и она легкомысленно прыснула. – Будешь как Райкин! « В греческом зале, в греческом зале!». Правда, что ли, Вань? Собрался, что ли, в райкины?

         - Какие еще артисты… - раздраженно ответил Нефедыч . – Дура старая… Смотри лучше – похож?

         И сунув ей развернутую книгу, занял прежнюю позу. С книжной фотографии на Степаниду глядел важный, здоровенный, головастый мужик с бычьей шеей, надменно-холодным взглядом, при пышных усах и бороде лопатой. На мужике был надет какой-то диковинный, наверняка старорежимный костюм, весь в орденах-медалях, перечеркнутый с правого плеча на левое бедро широкой алой лентой.

         - Это кто? – выдохнула она изумленно.- На попа вроде не похож, хоть и с бородищей… Генерал!

         - Сама ты генерал…Не узнала? – так же надменно, как этот, который на фотке, усмехнулся Нефедыч. – Хотя где тебе, неграмотной…Царь это. Государь, то есть, император. Александр Третий. Вишь, какой жеребец!

         - Вань…(теперь уже Степанида растерялась бесповоротно и окончательно) Ты чего придумал-то, а, Вань? Хочешь, я тебе еще бутылку куплю? Мне не жалко, Вань! Только скажи! Дотянем до пенсии-то, не в первый раз…

         - Сядь! – неожиданно рявкнул тот в ответ, и настоящим царским жестом (и откуда чего взялось-то, Господи?) ткнул пальцем в кресло у телевизора. – «Бутылку…». Одно на уме! Нация и так спивается! Алкоголизьм! Ты вот послушай лучше, какая мысль мне в голову пришла… Я прямо вспотел весь, когда подумал…Мой прадед, Христофор, он сам-то родом был откуда? Правильно, из Крыма, из-под Ялты. Может даже рядом с царским дворцом. Ливадия называется. Соображаешь?

         - Не- а, - честно призналась Степанида. – И чего?

         - А того… - многозначительно прищурился Нефедыч. – Может, предки мои там русским царям прислуживали. Может, этому самому Александру. Может такое быть или нет? Ну, чего молчишь? Может?

         - Я, Вань, не знаю… - слезливо пролепетала Степанида. До таких заоблачных размышлений она никогда еще в своей жизни не добиралась. НУ слаба умом! Чего поделаешь!

         - Вот и я думаю, что может… - продолжал гнуть свою линию Нефедыч.

 – Идем дальше. Бабы у нас в роду все красивышшые были, настоящие королевны, сам видел на фотографиях! Во какие! -  и он, сцепив кисти, изогнул руки колесом, обозначая  огромных размеров грудь. – Мог царь на такую красавицу соблазниться?

         - У него, небось, своя супруга имелась, - резонно возразила Степанида. – Не нам чета. Царских кровей.

         Нефедыч презрительно отмахнулся.

         - Видал я ту царицу. Дагмарой звать. Худосочная, одно слово – немка нерусская. Не чета нашим! Вот я и говорю – мог или нет? И отвечаю сам себе – вполне! Мужчина он крепких форм, в самом соку. Чего не согрешить?

         - Это ты чего ж придумал, охальник? – дошло, наконец, до Степаниды. – Что ты, выходит, тоже царских кровей? Дочитался! Завтра же всю эту макулатуру спалю во дворе! И не уговаривай!

         - Эх, ты…деревня… - вздохнул Нефедыч, и  разом стал похож на сдутый воздушный шарик и, одновременно, на ребенка, у которого только что отняли уже освобожденную от фантика и уже поднесенную ко рту конфетку…

         - Спалю…Все бы вам, неграмотным, только палить… Сами себя, смотрите, не спалите со своей дремучестью необразованной…  

 

         - А вы, Сергей Владимирович, насколько я понимаю, в партии состояли?

         - Иван Петрович, я же работал на кафедре марксизма-ленинизма!

         -А позвольте полюбопытствовать, какой у вас партийный стаж?

         - Без малого- сорок лет. А что это, позвольте спросить, вас моя партийность заинтересовала? Или это как-то связано с изучением вами биографий Маркса и Энгельса?

         - Вам, Сергей Владимирович, не марксизм-ленинизм, а криминалистику преподавать! – засмеялся Нефедыч, почему-то довольный тем, что  собеседник так просто и удивительно быстро его раскусил.     

         - Я и сам партиец, - признался он. – И тоже почти сорок годков. А вы по убеждениям вступали или по разнарядке?

         Сергей Владимирович неожиданно для Нефедыча поскучнел и задумался. Нет, врать он давно привык, это для него никого морального затруднения не составляло. Но в последние годы, после развала партии и – особенно – по выходе на пенсию, вранье стало как-то неожиданно для него самого если не тяготить, то оставлять на душе неприятное чувство неудовлетворенности и какой-то тревожной недосказанности, и портило и без того участившееся смурное настроение. Неожиданно начинали зудеть вопросы: то ли он недоврал (и, следовательно, при повторении подобных ситуаций в будущем, нужно идти в своем вранье до конца), то ли обманул самого себя (а такое чувство ранее ему было совершенно неведомо, и потому откровенно пугало).

         - По идеологическим соображениям, – сделав над собой усилие, ответил Сергей Владимирович и, невесело усмехнувшись, добавил. – Хотел, так сказать, быть в первых рядах строителей коммунизма. Что, заметьте, Иван Петрович, при Советской власти было довольно почетным занятием… -  и внезапно рассердившись, резко спросил- констатировал. – Вы, уважаемый,

как будто допрос с меня снимаете! А сами-то как в партии оказались?

         Теперь не торопился с ответом Нефедыч. Ему тоже то ли не очень хотелось отвечать (и вообще, может, зря он поднял такую болезненную для людей его поколения тему), то ли тоже не хотел врать. Он вранье вообще презирал, хотя… Нет, по мелочи соврать, конечно, можно. По мелочи – это не такое уж большое прегрешение. Например, начальству по работе насчет выполнения плана. Кому от такого вранья ущерб? Никому и никогда! Если, скажем, мастер производственного участка (он и сам одно время таким мастером работал, знал все эти штучки) округлит проценты выработки, не на много, на чуть-чуть, процентов на пять-шесть-семь, то кому от этого поплохеет? Начальству? Да ни в коем разе! Ему, начальству, вообще все эти округления были до фонаря, лишь бы была достойная цифра, за которую не мурыжили на производственных совещаниях или на заседании парткома. Самому мастеру – тоже неплохо, тоже сплошь почет и уважение плюс от подчиненных халявные выпить-закусить. Или работяге, который целую смену пыхтит у станка? Он тоже не в обиде. Квартальная премия плюс в конце года «тринадцатая» - поди плохо!

         Или, скажем, любимую супругу обмануть. Если вранье для укрепления семьи, ячейки общества, то такое вранье – святое дело! Как сказал поэт, жене всегда нужно говорить правду. И только правду. И обязательно с три короба! Так он, Нефедыч, всю жизнь и поступал. Вот, например,  уличила его хоть раз Степанида в его походах по бабам? Ни разу. Каждый мужик имеет право налево. Потому что он ей и смотрел в глаза всегда честно (обязательно честно!), и так же честно врал, что задержался на партийном собрании (про профсоюзные не говорил. На профсоюзных «сгореть» можно было запросто. Эти члены профсоюза, они такие легкомысленные балабоны! Не то, что партийцы. Партийцы- это кремень! Умирать будут, но будут молчать!). И Степанида, эта временами горячо любимая и простая, как солёный закусочный огурец, женщина, заботливая мать их совместными усилиями нажитых детей, воспитанная в непонятной незыблемой вере в торжестве ленинских идей в свете последних партийных постановлений (правильной дорогой идете, товарищи! Правильнее некуда!), всегда этому его честному наглому вранью верила. Хотя их прекраснодушные, отзывчивые на любую подлость соседи, ей, Степаниде, регулярно доносили и про Вальку из отдела главного механика, и про Гальку из тридцать шестого дома, и про продавщицу Марьяшку, и про прочих достойных женщин, среди которых, между прочим, встречались и членши партии. Нет, бывало, что побурчит иной раз и губы подожмет. Но ведь это так, ерунда, недостойная серьезного конфликта! А все потому, что она-то как раз верила ему и любила его, своего Ванюшку. А он в свою очередь верил ей, Степаниде, и любил ее, Родину. А также ее передовой отряд, родную коммунистическую партию. В которую вступил как раз не по идеологическим соображениям (какие там соображения, когда валдохал день и ночь!), а именно по разнарядке, десять пролетариев – один инженер, и много лет его вклад в победу строительства мирового коммунизма ограничивался единственно лишь  членскими взносами, три рубля шестьдесят две копейки, как нарочно – цена одной поллитровки. У него, у Нефедыча, бабы были на первом месте, а не это дурацкое мировое строительство. Он и партсобрания-то упорно игнорировал, и даже Устав партии видел только с обложки. Но при всей своей дремучей неграмотности рассуждал очень даже правильно: если балабонить слишком много, то и дело делать некогда будет. Так и поступали его знакомые партийные деятели, в соответственном духе идей. А он, пролетарий в сто двадцать пятом колене (шутка), говорить был совсем не мастак, он все больше ручками-ручонками… На них трудовые мозоли набивал, а не как некоторые - на языке.

         -Я последнее время штудирую историю Романовых, - признался Нефедыч Сергею Владимировичу (тот удивленно вскинул на него глаза). – Их царскую жизнь и, так сказать, творчество. От Петра до Николашки. Нахожу немало интересного.

         - Уж не поэтому ли вы, уважаемый Иван Петрович, расспрашивали меня при последних наших встречах о товарище Плеханове? -  ту же выстроил логическую цепь умозаключений Сергей Владимирович (нет, тысячу раз умный мужик, миллион раз! С таким просто поговорить, и то приятно! Как будто в клетку с ручным тигром заходишь: и знаешь, что ручной, и все равно - а вдруг…? И мандраж, и неслыханное удовольствие. Вот что значит мозги у человека окончательно не пропиты!). – Вы, Иван Петрович, я бы сказал, очень оригинальный читатель! Очень! Ведете, так сказать, сразу два параллельных исторических, и в чем-то даже парадоксальных, исследования. И какие же  делаете выводы?

         -С выводами трудно, - признался Нефедыч честно. – Раньше надо было выводить. Когда мозги были молодыми, не тормозили как сейчас. Да тогда кто бы мне разрешил, эти исследования? – и хохотнул. – Запросто можно было отправиться исследовать Колымский край-чудную планету!

-Ну, это вы зря! – обиделся для виду Сергей Владимирович. – При Сталине – да, а при Никите и Леньке – бросьте наговаривать.

         - Конечно,  - согласился Нефедыч. – Сахаров, Солженицын, генерал Григорьев…

         - Там были личные обиды! -  с жаром возразил собеседник. – Особенно у Солженицына. Вы читали «Архипелаг»?

         -Пока не успел.

         - Почитайте, рекомендую! Откровенная, прямо-таки патологическая злоба на Советскую власть!

         - Так она для него сахарной и не была! Столько лет по лагерям да тюрьмам! Поневоле озлобишься!

         - Ладно, согласен. Но в таком случае, зачем свою личную злобу афишировать в мировом масштабе? В конце концов, он ведь не один сидел!

Чего ж другие-то наших грандиозных успехов не хаяли?

         - И чего же, по-вашему? (а действительно, интересная постановка вопроса! Обиженных-то при родной Советской власти действительно куда как хватало!).

         Сергей Владимирович привычно-воровато оглянулся по сторонам, наклонился к Нефедычу поближе.

         -Вы что, не догадываетесь? Элементарный заказ…

         - Да бросьте! – махнул рукой Нефедыч.- В конце концов, он фронтовиком был, и, я читал, не из последних. И за чужие спины не прятался. Так что бросьте! Никакой он не агент.

         - А отчество? Скажете, русское?

         - А фамилия? – тут же нашёл блестящий контраргумент Нефёдыч. -  Типичный русак!

         - Типичный. Если бы на самом деле она заканчивалась на «ын». А то ведь на самом-то деле – на «ер».  Ну и что вы на это скажете? Подтверждено, между прочим, документами! Неопровержимыми!

         - Которые на Лубянке испекли, - не сдавался Нефёдыч. Эта необычная дискуссия его и на самом деле здоово увлекла. Какон, однако, рассуждать-то навострился. А всё книжки! Всё они, миляги разумные!

         - Да, на площади Дзержинского! Знаем мы все эти чекистские штучки!

         -Нет, Иван Петрович, сегодня с вами совершенно невозможно разговаривать! – расстроился Сергей Владимирович и даже этак обиженно подбородком своим по сторонам поводил.

         - И я такого же, Сергей Владимирович, мнения о вас! До свидания!

        

         М-да-а-а…  Прямо настоящая битва идеологий. Некрасиво расстались. Зато интеллигентно, без матерщины и мордобоя. Всем бы так расставаться.

 

         В отличие от Степаниды, сын и сноха к библиофильству папеньки отнеслись довольно легкомысленно. То есть, вообще почти никак. Нет, повертели, конечно, пальцами у висков, пофыркали насмешливо, дескать, чем бы дитя не тешилось, лишь бы водку не хлебало… Но быстро перестали, дав этим понять, что папашиной неожиданной страсти не возражаюти претензий не имеют. Да им и некогда вникать во все эти книжные подробности: работают много ( а Дашунька и вообще на две ставки), заняты выше крыши, так что дерзай, старый, если тебе больше делать не хрена. А то, что с водочкой решительно подзавязал, так это бесспорно положительный момент. Книга, оказывается, не только источник знаний, но и содержит в себе некий оздоровительный элемент. Это, знаете ли, только радует и остается только приветствовать назло соседям-злостным самогонщикам, которые умных книжек уж точно не читают!

         А вот восьмилетний внучек Артемка, так тот дедом просто–таки восхищен. Он учится во втором классе, и это самое чтение для него – тоска тоской. Как, впрочем, и для  большинства его компьютеризированных сверстников- одноклассников. Да и для сегодняшних взрослых тоже. Сейчас главное – Интернет! Книга – глухой отстой. Вчерашний день для намертво задвинутых. Ихняя классная (ничего тетенька! При занимательных женских формах!), Елена Прокоповна, на летние каникулы дала им задание прочитать книжку про какого-то Незнайку. Артемка как-то видел его на обложке. Такой, знаете, низкорослый, упитанный типчик с круглой дебильной физиономией (наверно, каши по утрам много лопает) и здоровенной шляпой

на голове. Ничего интересного, прошлый век. Явно не хоббит- толкиен или Гарри Поттер – повелитель духов. Во всяком случае, для него, Артема, этот самый толстомордый Незнайка никакого интереса не представляет. Хотя папаша с мамашей и талдычили каждый день – читай и читай, раз задали! Вот привязались… Нет, он просмотрел пару страниц. Просто так, из спортивного интереса. Чтобы окончательно удостовериться – нет, это не Интернет, это такая… Он даже сказать не может, какая. И оказался не одиноким в своем мнении. Осенью, когда они все в школе собрались, и Елена опять всех их начала доставать с этим Незнайком (больше как будто и поговорить не о чем!), выяснилось, что его прочитала только Любочка Попова, толстая колбаса в очках. И все. Больше никто. Потому что современные же люди. Не в пример этой старомодной колбасе, у которой даже компа дома нет, потому что в разводе, а ейная мама –простая детсадовская воспитательница без дальнейших перспектив. Хотя ну и что? Его папаша Слава тоже, когда выпимши, грозится мамаше  Наташе чего-то начет попутного ветра в спину, а один раз  и на самом деле всю свою одежду собирал. Подумаешь, трагедия! Что ж теперь, если они лаются как собаки, у ребенка компа быть не должно? Ерунда какая! Да у него, Артема, больше полкласса в разводе, а почти у всех компы есть. И программы виндовские, икс пи, самое оно, потому что супер. А у Любочки нет. И это получается, что она дома  и в «стрелялки» со «страшилками», мясо- сопли- кровь рекой, не играет. Интересный интерес! Чего же она, незнайка, дома делает? Куклы наряжает? Не иначе. Ну, полный отстой! Вааще! Хлеще чем дед!

         На деда же Артемка смотрел не просто как на чудака (а кто же они еще, эти нынешние читатели?), а как на  некоего загадочного мученика, причем совершенно добровольного. Он из любопытства даже заглянул как-то в предмет его нескрываемых страстей. Вообще, ничего книжечка. Обложка коричневая, а вот бумага, правда, уже старая, пожелтевшая. Избранные сочинения, третий том. Автор –  И Вэ Сталин. Артемка знал: это был такой правитель. Какой-то там тиран. Он даже фильм какой-то про него случайно видел. Про войну. « А что думает товарищ Жюков?». Он еще трубку в кино курил, вот! Супер! И теперь еще, оказывается, даже книжки сочинял, писатель кислых щей! Сама книжка эта, конечно, совсем не Незнайка. Но хорошая. В смысле что тяжелая. Если ею по чьей-нибудь башке сочинить – мало не покажется.

         Нет, дед Ваня, можно сказать, даже не только мученик, но и самый настоящий герой! Старенький уже (как помрет, то будет у него, Артемки, своя отдельная комната. Но пока вроде не собирается. Он все книжки читает. Какие уж тут мысли о вечном!), а все работает, охраняет каких-то там дядьпашиных дружков-  бандитов. Как с дежурства придет, позавтракает, новости эти дурацкие по телевизору посмотрит ( тоже нашел передачу!), подрыхнет пару часиков -  и хвать за книжку, за этого самого Вэ И « товарищ Жюков». Или другую какую. Ему, Артемке, все равно. И давай читать, и давай! В туалет сбегает, и опять на диван свой старинный кидается! Во как

его разбирает! Прям как наркотик, про которые в школе один мент выступал, на Дукалиса из «Улиц разбитых фонарей» супер как похожий! Наверно, такой же смешной и  такой же алкоголик. И ведь прям удивительное-то что? Он, Артемка, совсем свою голову сломал от этого непонятного вопроса. А вопрос такой: а   з а ч е м? Дед, конечно, стал популярной личностью, про него даже во дворе теперь мужики спрашивают: как там Петрович-то? Все читает? С ума ещё не сошёл со своими книжками? Не-а, отвечает им Артёмка. Не сошёл. Читает. И он, Артёмка, с мужиками-то говорит, а сам глазом на своих дворовых приятелей косит: поняли, неумные, какой у меня дед? Не то что ваши! Хотя есть такие, которые и насмешничают, обидно обзывают деда чокнутым. Но это они от зависти, дураки неграмотные, которые только и умеют что алкогольные напитки. А дед, он умный, он сейчас все больше на кефир. Артемка им даже несколько гордится, хотя, повторяю уже в который раз, ему вся эта библиотека, как зайцу барабан. В смысле, по барабану. Он ребенок современный, а не какой- нибудь там кокс в непроходимых джунглях. Не какая-нибудь там Любочка Попова, колбаса очкастая.

 

         Как говорил наш всенародно любимый штандартенфюрер, товарищ Штирлиц, в искусстве разговора важно не только войти в тему, но и не менее важно суметь элегантно выйти их нее. За время высокопродуктивных бесед с Сергеем Владимировичем Нефедыч овладел этими приемами, конечно, не так  виртуозно как легендарный Юстас-Алексу, но на вполне приличном уровне. Вот и сегодня, после того вышеприведенного диспута о праве наций на самоопределение (это такой тончайший намек. Кто умный, тот поймет. Кто дурак, тому не обязательно. Пусть лучше идет «козла» забивать. Там проще. Там без всяких намеков на интеллект), Иван Петрович, завидев знакомую, чуть горбатую фигуру в плаще и старомодной шляпе, поспешил навстречу.

         -Добрый вечер, Сергей Владимирович!

         - Добрый, Иван Петрович.

         - Погодка-то вроде того… Разгуливается. Правда, моя поясница очень сомневается, что это надолго.

         - Передавали – циклон со стороны Скандинавии. Завтра полностью накроет центральную часть. Кстати, а мою мазь попробовали?

         - Спасибо. Боль в крестце немного остается, но поясница стала лучше сгибаться. Значительно лучше!

         -Вы мажьте, не жалейте. Еще принесу.

         - Спасибо. Пока есть. Не стоит беспокоиться.

 

         С пол - минуты помолчали, любуясь то на входящую в самую силу цветочную клумбу, то на ребятишек, которые с возбужденными визгами и восторженными  криками  осваивали новую игровую площадку, смонтированную три дня назад согласно целевой городской программе по

благоустройству, то на ленивых и удивительно жирных помоечных кошек , нежащихся в лучах предзакатного солнца. Благодать. Красота. Умиротворение в духе Рембрандта. Пора было переходить к собственно разговору.

         - На данный момент что- нибудь изучаете? – как всегда вежливо, поинтересовался Сергей Владимирович.

         - Да так. Понемногу… Продолжаю царскую тему, -  в тон ему ответил Нефедыч.

         - А сильно она вас, Иван Петрович, зацепила! Что конкретно?

         - О Николае Первом прочитал. Интересная была личность!

         -« Много прапорщика и немного Петра Великого», - усмехнулся Сергей Владимирович и, увидев непонимающее лицо собеседника, пояснил. – Его так современники называли. А как вы относитесь к восстанию декабристов?

         - Отрицательно, - не стал лукавить Нефедыч. – Боевые офицеры! Какие они боевые! Толком и восстание- то организовать не сумели. Только орать: «Мужикам волю дадим!». Дали: триста солдатиков на Сенатской площади положили, да гражданских больше тысячи.

         -Ну и веревкой заплатили…

         - Подумаешь! Повесили пять человек! Пестеля…еще там кого…некоторых аж по два раза. Нет, молодец Николашка! Одобряю. Он ведь нижних-то чинов, заметьте, помиловал! Да и те, кого в Сибирь сослал, тоже не особо там и загинались. А нам-то наши историки мозги засир…ли: и

 бедные, и несчастные, и в кандалах, в холоде- голоде! «Во глубине сибирских руд!». Тьфу, трепачи! А у них там, оказывается, и прислуга была. И жилье нормальное. Они  даже виноград там, в Сибири, выращивали! Им бы нашего Иосифа Виссарионовича, он бы показал им виноград!

         -А сейчас занимаюсь Александром Третьим, - продолжил Нефедыч и голос его странным образом потеплел. – Самый русский, самый спокойный. Его так и называли – миротворец.

         -Только начинал с крови,- заметил Сергей Владимирович. – Как, заметьте, и вышеназванный Николай Палкин.

         - Это вы про народовольцев, что ли?  - поморщился Нефедыч. – Правильно сделал, что повесил! А то взяли и папашку его подорвали! Какие орлы! С какого, спрашивается? Кто их просил?

         -Выразители народных чаяний…

         -Бросьте! Студенты заполошные! Желябов, крестьянский сын. Кибальчич. Перовская эта, истеричка, дочь, между прочим, петербургского генерал- губернатора… Я бы тоже их, голубчиков, на фонарных столбах. Чтоб другим неповадно было чужих папашков подрывать.

         - Вы, Иван Петрович, говорите так, как будто сами царских кровей, -

съязвил Сергей Владимирович, даже и не подозрвая, что наступил на тайную больную мозоль. Нефедыч же расценил его слова как тончайший намёк, поэтому сконфузился и даже несколько покраснел.

         - Ну, это кто знает, царских – не царских… - и заметив, как насмешливо и в то же время очень внимательно блеснули глаза его собеседника, торопливо продолжил, словно испугавшись, что тот догадается (а, между прочим, запросто! Нет, этот Сергей Владимирович, очень опасный типчик! Марксист - ленинист! Может, он и на ту кафедру-то как раз из соответствующих органов перевелся? Может, следы какие не очень хорошие заметал? Нет, Иван, держи с ним хобот востро! Не давай приблизиться! Видали таких…в бериевских застенках!).

         -Я единственно ради объективной картины. Не будете же вы, Сергей Владимирович, отрицать, что при нем российская экономика невиданно поднялась? Ярмарки в Нижнем! Таких сейчас нету, кишка тонка! По две с полтиной тысячи верст железных дорог за год строили – не шутка! А в один год аж пять с лишним. До сих пор рекорд не побит!

         - А мужика-то на землю не отпустил! – тут же пошел в атаку Сергей Владимирович. -  Сохранил общину!

         -Да, это он промахнулся. Появились бы в его время кулаки, глядишь, и революционерам бы негде было развернуться. Промахнулся, да! А с другой стороны, кто знает… Вот у нас ведь тоже сначала орали: ах, фермеры, ах, фермеры, России оплот и надежа! Доорались! Где они, эти надежи с оплотами, сейчас? Чего-то не слышно их, сердешных. Кто устал-отказался, кто спился, кто бандитам  и жуликам иностранным свой надел продал. Земля

это очень деликатный вопрос! Уж на что большевики были пройдохи, да и то сколько дров об эту землю наломали.

         - Кстати, о большевиках, - воодушевившись своим собственным  красноречием, продолжил Нефёдыч. -  Нам ведь как по ушам мазали? « Вставай, поднимайся, рабочий народ!». Обиженные и угнетенные! «Долой царя и всю камарилью!». Какой народ? Что, тому же Вове Ульянову, плохо, что ли, жилось? Папаша, Илья Николаевич, - действительный статский советник! Это по-военному - генерал! По советским меркам -  заведующий облоно. А сейчас - областной министр образования! Не хухры-мухры! Именным Указом получил чин потомственного дворянина! Фигура! Дом с подворьями – два гектара, да сад – три. Прислуги пять человек. Даже качели во дворе были. Эти… шаги называются… Вова в папашиной енотовой шубе аж в Шушенское поехал. А в первую свою ссылку -  в деревню Кокушкино. И опять нам вы, марксисты- ленинисты,  -  по ушам: ах, Кокушкино, ах, ссылка, ах, еще студентом познал жизнь каторжанина! Тьфу, противно слушать! Оказывается, это самое Кокушкино было имением Вовиного дедушки по материнской линии, не знаю как звать, фамилия – Бланк. Ни хрена себе ссылка! У дедушки в имении! Меня бы так всю жизнь ссылали!

         -Кстати, о образовании, - прервал, напрямую не возражая, его страстный монолог  Сергей Владимирович. – А как же циркуляр о кухаркиных детях? «Величайшим Указом освободить гимназии от учеников низших сословий!» Это вы, уважаемый Иван Петрович, как оцениваете? Лично я как натуральную дискриминацию.

         - Ну, здесь… - неожиданно замямлил Нефедыч. – Да, здесь Миротворец, кажется, тоже прокололся… Ну и что? Я и не говорю, что он был небезгрешен! А, может, и имел свой интерес. Потому что понимал: вся эта марксистская зараза шла через студенчество. А студенты – это кто? Вчерашние гимназисты! Тот же Вова-дворянин! Только его чего-то в солдаты не забрили, как других студентов-бунтовщиков. Вовремя он  к дедушке срулил. В ссылку, ха-ха! Замучен тяжелой неволей!

         -Нет, Иван Петрович, что-то здесь не то, что вы царя так азартно защищаете! – вроде бы опять усмехнулся Сергей Владимирович. – Что- то не так… -  и хохотнул вроде бы беспечно. – Помните, как у Шукшина, в «Калине красной»? « А ты, дед, случаем, у Колчака в контрразведке не служил?». Не служили, Иван Петрович?

         -Да я стахановец с шешнадцати лет! –  подыграл ему по фильму Иван Петрович, однако отчего-то струхнув.

         - А грамоты где?

         -У сундучьке припрятаны!

         И всё-таки вовремя Сергей Владимирович про «Калину» вспомнил. Стравил пар у Нефедыча. И действительно, нечего кулаками-то после драки…Сейчас все мы смелыми стали, все Цицероны хоть куда. А где ж  раньше -то были, такие смелые? При Йосе, Никите, Леньке? А? Смельчаки кухонные, обличители коммунистического режима, забравшиеся под одеяло с головой. Эх, люди-люди… Какое вы все-таки это самое вонючее гэ!

         Посидели, помолчали. Цветы. Детишки на площадке. Кошки помойные ( тоже живые существа, да…). Благодать! И чего, спрашивается, еще надо? Какие революции, какие перестройки-реформы-потрясения? Зачем? Суета это все одна, никому не нужная суета…

         -А помните, Иван Петрович, у наших советских художников были любимые объекты, в изображении которых не могло и быть никаких фантазий с отклонениями? - задумчиво сказал Сергей Владимирович (чего это он вдруг вспомнил?). – Танковый лоб Карла Маркса. Козлиная бородка «железного Феликса». Вытянутая рука Ленина. Брови другого Ильича, Леонида.

-А у наших местных – Башня, в которой вроде бы  польская красавица томилась,- добавил Нефедыч. Сергей Владимирович поморщился.

- Здесь совершенно другое… А, кстати, тоже причина задуматься, почему народ наш – умный, добрый, щедрый до безалаберности – порой так неразборчив в своих пристрастиях. Башня! Не спорю – красивая архитектура. Величавая. Настоящий образец русской средневековой фортификации. Одно слово -  Россия. А теперь объясните мне: почему эту красоту нужно отождествлять с какой-то польской прохиндейкой?

         - Она вроде бы там сидела… - несколько подрастерялся Нефёдыч. О Смутном времени он имел весьма смутное представление.

         - Да хоть лежала! Вопрос не в этом. Мы, русские люди, величайшая нация -  и какая-то местечковая аферистка, великокняжеская подстилка всех Лжедмитриев, у которой в жизни была одна-единственная цель – забраться к нам, русским, всеми мыслимыми и немыслимыми путями, на шею. Вам не обиден такой расклад?

- Вы преувеличиваете, Сергей Владимирович. Это просто красивая легенда. Народ любит легенды. Видели фотографию: эта самая башня, а из ее бойницы вылетает птица. По преданию, это истомившаяся в неволе душа этой пусть непутевой, но несчастной полячки…

         - Кстати о птичках. Увы, Иван Петрович, разочарую вас. Я долгое время жил в том районе, недалеко от ледовой дорожки. Так вот, никакая это не душа, а самая обыкновенная ворона. Их там, у башни, полным-полно. Кстати, постоянно гадят на башенной кровле, а птичий помет, как известно, штука очень едучая, городу приходится чуть ли не каждый год нанимать скалолазов для  обновления покрытия. Вот и вся романтика. Можно полякам претензии предъявлять: их гражданка здесь сидела, ее именем башня названа – вот пусть кровлю они сами и ремонтируют. Или нас нанимают за свои злотые. Сэкономим городской бюджет.

         - Понимаю, - кивнул Нефёдыч. – Шутка.

         - В которой есть доля правды, - тут же съязвил Сергей Владимирович.

Опять посидели, опять помолчали.

         - Так что вы, Сергей Владимирович, про руку Ленина и брови Брежнева говорили?

         - Да! Извините, отвлекся…А то, что над всем этим мы смеялись. Да, смеялись, не отрицаю!                                                                                                Но смеялись-то беззлобно. Как над каким-нибудь городским дурачком. Помните Иван Петрович, Колю-дурачка?

-А как же! – кивнул Нефедыч. – Все любил билеты в трамваях проверять. Слюнявый был, нескладный. Каланча.

-И все его любили. Потому что безобидный был, хоть и визжал порой как резаный.

-Особенно когда его посылали. А вы к чему это, Сергей Владимирович, и Колю вспомнили, и Ленина с Дзержинским?

         -Да! Объясню. К тому, уважаемый Иван Петрович, чтобы напомнить вам старую истину: не сотвори себе кумира. Ни Александра, ни Владимира, ни Иосифа, ни Адольфа…

         -..ни полячки, ни вороны, -  язвительно добавил Нефедыч.

         -Вот именно! Не сотвори -  а мы творим, а потом мучаемся. Совершаем ошибки, потому что примеряем свою жизнь на их, то есть чужие нам жизни. Или наоборот, их на свою. Хотя хрен редьки не слаще.

         -Лично я вроде бы и не собирался ничего примерять… - пробормотал Нефедыч и тут же покраснел, вспомнив, как красовался перед зеркалом и перепугал Степаниду своим царским происхождением.

-Да это я к тому, что очень уж вы, Иван Петрович, всё эмоционально воспринимаете. Нельзя так. Ни к чему. Цари, большевики…  Бог с ними! Все равно главным в истории останется наш трамвайный Коля- дурачок. И вот, кстати, опять же в тему. Расхожая мысль: нельзя быть Иванами, родства не помнящими. Вы согласны?

-Конечно! Как же это без родства-то?

- А вот был такой Чезаре Беккариа. Известный в восемнадцатом веке итальянский юрист, публицист, философ, просветитель. В общем, достойная личность. Так знаете, что он сказал? «Счастливый народ – это народ без истории». А? Как вам? Нет, вы только с ответом не торопитесь! Дома как следует, не спеша, эту мысль со всех сторон провентилируйте… Всего доброго! Спокойной ночи!

 

Как известно, у могущественного иудейского царя Соломона было кольцо. А на том кольце – надпись: « И это пройдет…». Смысл глубокий, истинно философский: все в жизни когда-нибудь кончается. В один из хмурых ноябрьских дней закончила свое функционирование и макулатурная

 халява. Нефедыч пришел на очередную смену и был поставлен перед грустным фактом: лавочка закрывается, попудрили кому надо мозги – и будет. Хорошего – понемножку. Следствие закончилось, и закончилось закономерно-благополучно в нашу полубандитско- коммерсантскую пользу. В том смысле, что никого не посадили, а условный срок – он и есть условный. Как говорил товарищ Шекспидр, много шума - и ничего. Так что возобновляем нашу глубоко преступную горюче- смазочную деятельность, макулатурную кладовку от спасённых лесов освобождаем. Вы, уважаемый Иван Петрович, если желаете, то забирайте оставшиеся там печатно-бумажные огрызки в свое персональное пользование. Само собой, совершенно бесплатно. Так сказать, презент от фирмы в знак признательности вашей добросовестной работы и вообще.

Нет, Нефедыч не особенно-то и расстроился. Все правильно: бизнес- дело серьезное. Это вам не вздохи при луне, не бумажки макулатурные. Он спросил только: насовсем макулатуру прикрываете? Его обрадовали – да, насовсем. Конспирация закончилась, пора брать власть в свои руки: мосты, телеграф, телефон. Вокзалы, прости Господи, не забыть…Нефедыч кивнул, соглашаясь (да, вокзалы обязательно. И не забудьте привокзальные сортиры вычистить. Очень уж воняют, прямо сил нет), и заступил на вахту. Нет, он, как вы могли бы подумать, совершенно не расстроился! Если только так, на чуть-чуть… Он просто привык к этой книжной халяве, как привыкает (точнее, прирастает) – трепетно и нежно -  к любой халяве всякий истинно русский человек.

Впрочем, ему в голову опять пришла малодушная мысль уволиться, но он вовремя подумал-подумал… Да, зачем дергаться, Ваня? Что, собственно, случилось? Да к тому же и привык он, к ним, к этим полубандитам. И они, мерзавцы, относятся к нему хорошо. Можно сказать, даже душевно. Одно слово - криминалитет. Все равно, что генералитет. Хотя вояки гораздо хуже (он, Нефедыч,  имел сомнительное удовольствие сталкиваться пару раз

с этим надменными запогоненными индюками). А если бы в их бензиновой шарашке была Доска Почета, то Нефедыч на нее наверняка был бы подвешен за безупречный труд.

Среди макулатурных остатков ничего путного не оказалось (не тащить же домой голых глянцевых девок!). Поэтому привычно отбарабанив смену, он налегке пришел домой, как всегда позавтракал, посмотрел новости (в Индонезии – землетрясение, в Гондурасе – переворот, в Германщине – выборы, в Иранщине – новый ядерный завод, в ООН – протест по поводу этого завода. Эх, живут же люди! А тут какую-то макулатуру -  и ту прикрыли. Вот вам и весь Гондурас!). Он выключил телевизор, поспал пару часов, проснулся, попил чайку с баранками, оделся, взял паспорт и пошел записываться в библиотеку.