Валерий  Ярхо

Вдова Тупицына

 

Замечательный подмосковный краевед Ольга Булич в своей работе, посвящённой городу Коломне, в 20-х годах прошлого века упомянула купеческую вдову Анну Тупицыну как благотворительницу, которая пожертвовала свой дом под первое в городе женское училище. С тех пор о ней не было написано ни строчки, хотя про эту коломенскую жительницу можно было бы создавать романы и пьесы в стиле Островского, а по мотивам этих произведений снимать увлекательные фильмы и сериалы. Но своего Островского в Коломне прежней поры не отыскалось, а после революции говорить о людях, чьё совокупное состояние простиралось до миллиона рублей, было не принято — их казнили забвением, заранее посчитав, что ничего хорошего и любопытного в жизни «богачей» быть не может.

Кое-какие сведения о семействе Тупицыных собрать удалось лишь в наши дни, когда поменялся взгляд на многие вещи и пришла пора отдавать старые долги, возвращая из небытия безвестности имена людей, сыгравших в судьбе нашего города важную роль. Коллекция материалов собиралась почти семь лет, сведения появлялись из самых разных источников, часто, как говорится, «по случаю», но именно эта подборка позволяет восполнить обидный пробел в истории города.

 

Если про саму Анну Тупицыну в советское время написали хоть что-то, то про свёкра её, Филиппа Наумовича Тупицына, не упоминали вовсе, а рассказ об этом семействе начинать-то нужно именно с него. Филипп Тупицын вёл большую хлебную торговлю и во вторую купеческую гильдию вступил в 1835 году. Дела его шли всё более и более успешно, и в 1843-м Тупицын перешёл в первую гильдию, но, пробыв в ней три года, снова вышел во вторую, в которой и пребывал до самой своей смерти в 1859 году.

Один из самых богатых людей Коломны, Филипп Наумович был известным благотворителем. Именно он стал первым крупным жертвователем средств на устроение городского Брусенского монастыря, когда руководство им приняла известнейшая впоследствии игуменья Олимпиада. Древняя обитель сильно обветшала, средств не имела, и ждать их было неоткуда. Вновь назначенная настоятельница пребывала в полной растерянности до того дня, когда случайная встреча не изменила всего хода дел.

Как-то раз игуменья Олимпиада, по её словам, перед началом вечерней службы стояла у монастырских ворот, а по улице мимо шёл Филипп Тупицын, спешивший в Тихвинский собор, старостой которого он к тому времени состоял не первый срок. Филипп Наумович поздоровался с матушкой Олимпиадой и скорее из вежливости спросил: отчего она так печальна? Та пожаловалась на безденежье и невозможность отремонтировать ветхие постройки. Тупицын обещал помочь и слово своё сдержал: дал игуменье денег, прислал строительный камень и кирпич. Положенный Тупицыным почин поддержали ещё несколько благотворителей, среди которых особенно много пожертвовало семейство Ермаковых, после того как в обители приняла монашеский постриг с именем Феофании дочь бывшего крепостного Шереметевых, чиркинского крестьянина Флора Яковлевича Ермакова, ставшего фабрикантом и нажившего миллионы. После смерти отца помогать монастырю взялся унаследовавший капиталы и дело отца брат Феофании, Флор Флорович. Так и шло строительство того монастырского ансамбля, разрозненные остатки которого видны ещё и по сию пору.

 

Для Тихвинского собора Тупицын также не жалел средств, а к середине 40-х годов XIX века возникла насущная необходимость ремонта, а вернее — его полной перестройки. Город к тому времени сильно разросся, это был «золотой век» купеческой Коломны, и городской собор, построенный ещё в XVIII веке, стал тесен. В праздничные дни в него уже не умещались молящиеся из числа чиновничьей и торговой элиты Коломны, чьё присутствие в главном городском храме в «табельные дни» было обязательным.

Каким был Тихвинский собор в 40-х годах XIX века, при желании можно увидеть и сегодня — в городском музее имеется отличная картина, на которой он запечатлён задолго до перестройки: сравнительно небольшой, с отдельно стоявшей шатровой колокольней, на которой были часы-куранты.

Ещё в 1841 году по решению коломенского Градского общества собор решили расширить, увеличив его пристройкой двух приделов: во имя иконы Пресвятой Богородицы «Утоли моя печали» и во имя святителя Митрофания, Воронежского Чудотворца. Как сказали бы сейчас, «генеральным спонсором проекта» стал Филипп Наумович Тупицын — он согласился пожертвовать на это более 40 тысяч рублей ассигнациями.

Между 1843 и 1845 годами Тупицын в три приёма предоставил в распоряжение коломенского Градского общества денег на общую сумму в 30 тысяч деньгами, а ещё на 14 тысяч рублей произвёл закупки материалов, необходимых для начала строительства. За таковое благотворение семье Тупицыных от Градского общества была вынесена благодарность, а сам Филипп Наумович и его сын Ермолай были на девять лет освобождены от всех общественных служб (предоставление квартир для военного постоя, поставка тягла и кормов для казённых нужд, исправление выборных должностей и прочее в этом роде). Губернскому архитектору Борисову был заказан проект расширения Тихвинского собора, и, казалось, всё шло к тому, что работы вот-вот начнутся. Ан не тут-то было!

 

В 1847 году в Коломне был расквартирован гусарский Его Императорского Высочества Великого князя Михаила Павловича полк и возник вопрос о размещении полкового храма. Поначалу под него хотели выделить в какой-нибудь из городских церквей отдельный придел, но таковых — достаточно вместительных и обособленных от остальных помещений — не сыскалось. Тогда полковому начальству приглянулся маленький Тихвинский собор: по размерам он вполне годился для нужд полка и к тому же отапливался, что позволяло служить в нём зимой и летом.

После совета военных с настоятелем собора протоиереем Иоанном Косминым и членами Градского общества решено было оставить Тихвинский собор таким, как он был, отдав его полковому священству гусарского полка, а для нужд города построить совершенно новый, тёплый трёхпрестольный собор во имя Сретения Господня, с двумя приделами: во имя иконы Божией Матери «Утоли моя печали» и Двенадцати Апостолов.

В то же самое время против проекта Тупицына активно выступил потомок строителя Тихвинского собора, «коломенского Креза», богатейшего купца Ивана Тимофеевича Мещанининова, уже вышедший из купечества титулярный советник Иван Иванович Мещанининов. Человек грамотный и развитой, он в своих письменных прошениях, подаваемых в различные духовные и светские инстанции, доказывал, что при перестройке собора, «производимого произволением единственного человека, старосты Филиппа Тупицына», придётся разобрать его стены до основания, что означало бы полное разрушение храма, построенного его предком, и просил не давать на это дозволения. Так дело о перестройке Тихвинского собора застопорилось, а потом и вовсе обратилось вспять.

 

Многолетняя переписка по этому вопросу занимает два толстых тома отдельных друг от друга архивных дел. Если продраться через завитушки канцелярского языка и постигнуть логику ведения дел чиновниками разных ведомств, то вкратце выйдет следующее. Настоятель Успенского собора протоиерей Иоанн Космин при поддержке именитых граждан города ходатайствовал о дозволении построить совершенно другой собор, оставив Тихвинский в том виде, в котором он был. В ходатайстве высказывалось опасение, что при копании рвов под фундамент нового храма могут обрушиться стены Успенского холодного собора — слишком близко к ним будут вестись работы. Новый же соборный храм предполагалось построить «на особенном месте», на порядочном расстоянии от двух старых соборов.

Этот проект получил одобрение во всех инстанциях, и на постройку нового тёплого храма высшим духовным начальством была даже выдана храмоздательная грамота. Но Филипп Тупицын всё это время неоднократно заявлял, что он жертвовал свои деньги именно на перестройку Тихвинского собора, так как он благоговел перед Тихвинской иконой Божией Матери и дал обет благоустройства именно этого храма. В принципе он был не против строительства новой святыни, но финансировать его единолично не желал, говоря, что деньги дал для одного и не позволит тратить их на другое.

Градское общество попыталось отспорить те 30 тысяч, что уже хранились в городском казначействе, доказывая, что раз уж Тупицын передал деньги в распоряжение города и получил за то освобождение от общественных обязанностей, то и распоряжаться ими вправе именно Градское общество, а оно желало строить на них новый собор. Однако этот номер не прошёл, и после нескольких лет усиленной переписки с различными духовными и светскими ведомствами деньги, пожертвованные Тупицыным, на строительство Сретенского собора тратить не разрешили, предложив членам Градского общества изыскать средства внутри. Таковых жертвователей не нашлось, дело встало, и только переписка продолжалась.

 

Пока шла многолетняя борьба мнений, сын Филиппа Наумовича Ермолай Тупицын помер, а вдова его Анна с сыном Константином, родившимся в 1841 году, осталась жить в доме свёкра. Так тогда было принято — жена оставалась в доме мужа даже после его смерти и жила при свёкре в качестве вдовой невестки. Впрочем, уходить-то им обычно было некуда, да и незачем — мать внука Филиппа Тупицына, Анна, становилась законной наследницей капиталов семьи.

Минуло ещё несколько лет, и сам могучий Филипп Наумович оставил земную юдоль — умер он в 1859 году, завещав всё невестке, так как они «состояли в одном капитале» — то есть у Анны Осиповны не было своих денег, её приданое и имущество их с мужем и сыном было в семейном «общем капитале».

Теперь представьте себе ситуацию, в которой оказалась эта не старая ещё женщина, получившая в лучшем случае самое начальное образование (если таковое вообще имелось). У неё на руках, кроме большого хозяйства, остались ещё все капиталы и торговые дела огромной фирмы, хлопоты о возведении её с сыном в звание потомственной почётной гражданки, начатые ещё её покойным свёкром, и, наконец, крайне запутанное дело о перестройке собора.

Все участники этого длившегося более десятка лет дела настороженно ждали: что теперь предпримет наследница Тупицына? Тяжба утомила всех, новый храм строить так и не собрались — денег не нашли. На деньги, когда-то пожертвованные Тупицыным, на 14 тысяч рублей староста Успенского собора Захар Романович Колесников уже закупил белый камень, кирпич и известь для перестройки, сложил всё это возле собора в штабели и кучи, приставив к ним сторожей. И вот тут-то, в 1860 году, впервые прозвучал голос вдовы Тупицыной, объявившей о своём решении. Последними документами дела о построении святыни являются отчёты о собеседовании представителей градского духовенства и светского правления, которые спрашивали: согласна ли Тупицына принять на себя обязательства покойного Филиппа Наумовича? Анна Осиповна ответила, что она, «принимая в наследство нажитые покойным свёкром капиталы и имущества, не может не принять и обязательства, данные им при жизни в делах, которые он начинал для спасения души». Судя по тому, что мы можем наблюдать, обеты своего свёкра Анна Осиповна исполнила в полной мере. Величественный Тихвинский собор, трёхпрестольный, вплотную подведён к колокольне и вполне соответствует статусу кафедрального собора даже сегодня, спустя полтора века после описываемых событий.

 

О самой коломенской «богатой вдове» известно совсем немного. Девичью фамилию Анны Осиповны выяснить пока не удалось, а из документов, которые отыскались, следует, что она родилась в 1823 году. Её покойный муж Ермолай Филиппович Тупицын родился 19 июля 1819 года, а у них с Анной 20 февраля 1841 года родился сын Константин. Значит, самой Анне Осиповне было 18 лет, когда она стала матерью; к тому моменту, когда она унаследовала состояние семейства Тупицыных (а это не менее полумиллиона рублей «чистых денег»), ей было лет тридцать пять или того меньше.

Конечно, у неё были советники, доверенные лица, но ей самой нужно было постичь премудрость обращения с огромными финансовыми средствами, способами торга, деловыми бумагами и ведением дел «в казённых присутствиях». Опять же, «судя по делам», она вполне превзошла все эти премудрости.

Спустя четыре года после обретения полной самостоятельности она добилась звания потомственной почётной гражданки, хотя было это непросто. Из Петербурга дело вернули, так как начато оно было не Анной Осиповной. И ей пришлось документально подтверждать своё родство с семейством Тупицыных, предоставив доказательства того, что она состояла в законном браке с Ермолаем Филипповичем и сын их рождён, крещён и записан в церковных книгах по всем правилам. (Если бы дело довёл до конца сам дед Константина, Филипп Наумович, ничего бы этого не потребовалось, все члены семьи писались бы почётными гражданами уже автоматически, по определению, без дополнительных хлопот.) Указ о возведении в звание потомственных почётных граждан Анны Тупицыной и её сына Константина последовал 16 апреля 1862 года.

Спустя ещё три года, 22 августа 1865 года, Константин Ермолаевич Тупицын привёл в дом матери невестку. Он женился на дочери коломенского помещика Волженского, семнадцатилетней девице Варваре Вуколовне, и о том, как жила семья Тупицыных после женитьбы Константина, сведений собрано очень много. Этому весьма поспособствовал громадный судебный процесс, который коснулся всех без исключения членов семьи.

 

Судя по материалам дела, Константин Ермолаевич получил некоторое воспитание и образование, так что для своего поколения купеческих детей мог считаться личностью вполне просвещённой, а потому и приглянулась ему не ядрёная «купецкая дочь», а обедневшая дворяночка, с которой он познакомился в доме матери. Анна Осиповна покровительствовала бедным девицам, и у неё они собирались, занимаясь рукоделием ради приработка. Может быть, бедненьких барышень у Тупицыной собирали и не без некоторого умысла — чтобы сын «далече за тем мёдом не хаживал».

Заботливые мамаши того времени всерьёз опасались за своих подросших чад, ударявшихся в развлечения с «гулящими девицами» — этого добра в Коломне хватало, и молоденькие купеческие сыновья отчаянно «шалили» в «весёлых домах» в то время, когда повсюду в мире свирепствовал сифилис и другие «нехорошие болезни», которые в ту пору не умели лечить. Предусмотрительные родители «принимали меры»: обычно нанимали хорошеньких горничных и разбитных кухарок, с которыми при найме заранее договаривались о дополнительных услугах для сынка, обещая «в случае чего» дать хорошие отступные либо позаботиться о младенце.

Как бы то ни было, Анна Осиповна была совсем не против того, что Костя увлёкся Варенькой Волженской, считая, что тот просто «с ней балуется», но когда он заявил, что желает её сватать, мать «встала на дыбы». По-житейски она была совершенно права — Константину лучше было бы жениться на девушке своего круга, из купечества. Мадемуазель Волженская получила образование в частном пансионе, играла на рояле, была звездой местных маскарадов и увеселений, где вокруг неё с самого юного возраста вился рой поклонников, ухаживания которых она не отвергала.

Нет-нет, что называется «гулящей» девица не была, но приглашения Тупицыной, в доме которой жил взрослый сын, она принимала, и все прекрасно понимали, что такое поведение для девушки на выданье, по законам купеческих семейств, живших ещё вполне по «Домострою», было недопустимо. Одно дело «шалить» с матушкиными подопечными, другое — вводить «в порядочный дом» подобную барышню...

Мать уговаривала Константина, вразумляла, «открывала ему глаза», но тот влюбился по-настоящему и ничего иного не желал, как только непременно жениться на Варе. Несмотря на сопротивление матери, Константин Ермолаевич проявил упорство и добился своего — мать любила его, а потому скрепя сердце уступила. Возможно, Анна Осиповна рассудила, что взятая из бедности красивая и образованная дворянка-бесприданница будет благодарна тому семейству, что вытащит её из нищеты.

К Волженским заслали сватов, и папаша-помещик, обременённый большим семейством и долгами, не устояв перед соблазном породниться с одним из самых богатых семейств Коломны, дал свое согласие. Стали готовиться к свадьбе: Вареньке потихоньку справили приданое — приличный гардероб, бриллиантовый гарнитур, свадебный наряд и всё прочее, что полагается порядочной невесте. Денежки на это дала Анна Осиповна.

После свадьбы жили они в одном доме, в Коломне, и, может быть, дом тот стоял где-то поблизости от Богоявленской церкви — по крайней мере, все Тупицыны крестились и венчались именно в ней, а значит — были её прихожанами. (Насчёт «собственного дома, подаренного Тупицыной для женского училища», Ольга Булич несколько погорячилась — Анна Осиповна дала Градскому обществу денег на приобретение подходящего дома, а вовсе не подарила свой собственный, родовой, купеческий, вряд ли подходивший для училища.) Итак, зажили они большой семьёй.

Анна Осиповна, сама пожив «в невестках», повела себя так, как когда-то обращались с нею самой свёкор со свекровью. Она делала Варваре замечания, указывала, какие ей платья носить, как себя вести, требовала, чтобы невестка, встречая её утром, приветствовала, кланяясь в ноги, становясь на колени и целуя ей руку. Так было положено в купеческом доме, и сама она делала так много лет кряду, не видя в этом ничего зазорного. Но Варенька напрочь отказывалась вставать перед ней на колени, хотя руку всё же целовала.

Вообще же Тупицына первое время была вполне довольна невесткой, поругивала её «для порядку», и жили они довольно мирно. Терпения Варвары хватило ненадолго, и уже осенью 1866-го, в октябре месяце, состоялась у них крупная ссора, кончившаяся дракой, а вернее — свекровь поколотила строптивую Варвару Вуколовну. Константин вместе с женой ушёл тогда из дома в номер Голяшкина. А потом они оба уехали в Петербург, откуда вернулись, когда всё немного поулеглось.

Анна Осиповна была человеком властным, но умным, вспыльчивым, но отходчивым, скандалы же воспринимала как неотъемлемую часть жизни любой семьи. Мирясь с невесткой, она писала ей: «Моё дело — любовь к вам обоим и молитва за вас. А то, что было, так что ж! Мир есть море, а скандалы наши — это неизбежные бури в этом море». У Варвары Вуколовны был свой взгляд на этот предмет, но до поры до времени она его не обнаруживала, принимала извинения свекрови и сама целовала ей руку в знак примирения.

Помимо крутой нравом свекрови был в доме ещё один человек, отравлявший Варе жизнь, — от свекрови ей терпеть было как бы «по закону положено», не очень и обидно, а вот от сожителя свекрови, старшего приказчика фирмы Якова Ивановича Краснова, она терпеть обид не собиралась. «Сердечный друг» не старой ещё вдовы, распоряжаясь всеми делами фирмы, вёл домашние и хозяйственные дела. Он вмешивался во всё, и всё в семействе Тупицыных делалось не иначе как с согласия Якова Ивановича. По его словам, и сама свадьба Константина и Варвары состоялась только после того, как он её одобрил.

Постепенно Краснов стал вмешиваться в семейную жизнь молодых, и по настоянию Варвары Константин потребовал, чтобы Якова Ивановича рассчитали. При этом он устроил форменный бунт против матери и в январе 1867 года даже подал в Московский окружной суд прошение, в котором жаловался на то, что мать распоряжается капиталами деда, по духовному завещанию принадлежащими ему, и, пользуясь своим положением, разрушает покой его семейства, требуя, чтобы он оставил свою жену.

Видимо, это оказало действие, и молодые своего добились. В феврале 1867 года прошение было отозвано, а Краснова отставили от дел и удалили из дому. Вот этого Анна Осиповна простить невестке уже не могла: была она в том возрасте, когда «баба ягодка опять», на последнем излёте женской красоты и силы, а потому, вынужденная удалить старого дружка и советчика, разошлась не на шутку! После ухода Краснова Анна Осиповна закатила страшный скандал, в результате которого у беременной к тому времени Варвары произошёл выкидыш.

Когда жена оправилась от болезни, Константин Ермолаевич забрал её, и они уехали в Петербург. А по возвращении поселились в Москве, где у Тупицыных был свой большой дом на Чистых прудах. Мать оставалась в Коломне, но часто приезжала, донимая сына настойчивыми просьбами и советами оставить жену. Она твердила, что та неверна Константину, и похоже, в её словах была большая доля истины. Вырываясь из-под строгой опёки и «догляда» свекрови, Варенька предавалась увеселениям, а мужа своего стеснялась и ругала его прилюдно то «мужиком», то «дураком», всячески старалась выставить в смешном свете его простонародные привычки и недостаточную образованность.

Вокруг неё кружился рой ухажёров, и муж отчаянно ревновал её, тем более что поводы к тому имелись. Летом 1866 года, когда молодые Тупицыны жили на даче в подмосковной деревне Калистово, вышла «история» с другом Константина, актёром театра Густавом Максимовичем Эрлангером: между ним и Варварой Тупицыной тогда «завязались отношения». Во время отсутствия хозяина Эрлангер приезжал к Варваре, вдвоём ходили они в лес.

Главный скандал разразился в день годовщины свадьбы Тупицыных — 22 августа 1866 года. В тот день на даче Густав Эрлангер устроил фейерверк, а когда стемнело, в лесочке возле дачи Константин застукал свою Варвару в объятиях друга Густава — они явно и недвусмысленно целовались как давние любовники. Кровь обманутого мужа вскипела в жилах Константина, и он, угостив жену оплеухами, погнал Эрлангера со двора, а потом написал ему письмо, в котором говорил, что тот разбил его семейную жизнь.

Как-то Константин позвал жену в театр, а она не захотела, сказавшись нездоровой. Он поехал один, но в антракте решил вернуться и дома у себя застал супругу свою Варвару Вуколовну с доктором Сукочёвым, которого выгнал со скандалом. Перехватил он и записочку, посланную Сукочёву в то время, как он поехал по делам в Коломну: «Доктор! Константин уехал, если хотите воспользоваться, то приезжайте».

Прислуга громко шепталась за спиной, посторонние люди «выражали сочувствие», хихикая в кулачок, а жена-нищенка вовсе не собиралась выражать благодарность семейству, вытащившему её из нищеты, на что в своё время так уповала Анна Осиповна.

Слухи о поведении невестки достигли ушей свекрови, и та усилила свои старания, стремясь убедить сына развестись. Анна Осиповна дважды ездила в консисторию и даже лично просила митрополита Филарета (Дроздова) помочь ей развести сына. Но духовенство, хоть и сочувствовало известной благотворительнице, всё же указывало на то, что без веских доказательств развод невозможен.

 

Варвара Вуколовна, словно нарочно, чтобы позлить своих родственников-купцов, «жила на всю катушку». Константин явно метался меж двух огней и, наконец, даже решил попробовать отделиться от матери — он с женой ушёл из московского дома, наняв квартиру. В ответ мать применила против строптивых молодых «экономическую блокаду»: всеми семейными средствами распоряжалась она и, прекратив выдачу денег сыну, обрекла того «на скудость».

Уже живя отдельно, Константин потребовал от Варвары прекратить знакомство с доктором Сукочёвым — врач он был обыкновенный, а то, что именно он лечил его жену, Константину Ермолаевичу было, по вполне понятным причинам, неприятно. Но супруга, проявив норов, отказалась переменить врача. Без привычного комфорта — хороших обедов, собственных лошадей, вышколенной прислуги и круговорота развлечений, чувствуя себя обманутым мужем из анекдотов, помыкавшись несколько недель на отдельной квартире, Константин вернулся в дом матери, принеся повинную голову.

Его немедленно простили, приняли и обласкали, а неблагодарная Варвара была объявлена «врагом семейства». Против неё были употреблены все «меры воздействия». Варваре отказывают в отдельном паспорте (жёны тогда вписывались в документы мужа), ей не оставили ни копейки денег. К молодой женщине чуть не каждый день являлся квартальный надзиратель, требуя документы ( а если у женщины не было паспорта, она должна была встать на учёт в полиции как проститутка и получить удостоверение — промысловое свидетельство, так называемый жёлтый билет). Донимал её и квартирный хозяин, требуя оплатить квартиру.

Но в эти горькие для Вари дни её не оставили прежние друзья — после ухода мужа помех уже не было. Среди прочих её знакомых брат Густава Эрлангера, Пётр, встретившись несколько раз с Варварой в Немецком клубе, сообщил ей, что Тупицыны уполномочили его, как давнего знакомого «обеих сторон», вести переговоры о разводе. Приехав к ней на квартиру, Пётр Эрлангер предложил Варваре устроить её развод, если она даст ему пять тысяч рублей, которые ей согласны были заплатить Тупицыны, если она согласится на развод. Анна Осиповна соглашалась заплатить вполне приличные деньги, только бы уладить это дельце. Дальнейшее показало, что они вполне сторговались.

 

В мае 1867 года в московскую Духовную консисторию было подано прошение о разводе потомственного почётного гражданина Константина Ермолаевича Тупицына с его женой Варварой Вуколовной, ввиду явной супружеской неверности последней. В августе того же года, 23-го и 24-го числа, свидетели: прислуга Тупицыных — камердинер, клинский мещанин Григорий Ефимович Гусев, его жена Марья Дмитриевна, служившая в доме кухаркой, и театральный актёр Густав Эрлангер — под присягой давали показания в московской Духовной консистории. Гусев рассказал, что летом 1866 года театральный актёр Густав Эрлангер часто бывал на даче Тупицыных в селе Калистове в то время, когда хозяин отсутствовал. Хозяйка Варвара Вуколовна его принимала, а в ночь с 16 на 17 июля гость остался ночевать — ему постелили на диване в кабинете хозяина. Утром, убирая комнаты, Гусев, по его словам, уронил щётку и, опасаясь, не разбудил ли он хозяйку, он заглянул в замочную скважину спальни и увидел, что Густав Эрлангер и Варвара Тупицына спят вместе, в супружеской постели.

Марья Дмитриевна Гусева дополнила рассказ супруга ещё более пикантными сведениями: тогда же, в июле, и опять же в отсутствие на даче Константина Ермолаевича, барыня и господин Эрлангер решили пойти в лес, как они сказали: «за грибами», приказав Марье взять ковёр, корзинку с припасами и идти за ними следом. В лесу они выбрали поляну и велели Марье раскинуть ковёр, а потом оставить их. Гусева пошла собирать грибы, но, сделав большой круг по лесу, незаметно для себя вернулась к той поляне, на которой оставила барыню и Эрлангера. Прежде чем выйти из лесу, она выглянула из-за кустов, обрамлявших поляну, и, по её словам, увидела «барыню Варвару Вуколовну» с Густавом Максимовичем Эрлангером сидящими на ковре, уже полураздетыми: они обнимались и осыпали друг друга страстными поцелуями. Марья так и осталась стоять за кустами и видела, как Эрлангер повалил барыню на ковёр. Она, немного понаблюдав за ними из-за кустов, потихонечку ушла на дачу.

Спрошенная Варвара Вуколовна всё отрицала, и тогда был вызван к допросу Густав Эрлангер, который признал, что после того как его друг, Константин Тупицын, познакомил его с женой Варварой Вуколовной, он, после трёх недель знакомства, «с нею сблизился» и несколько месяцев состоял с нею в любовной связи.

Дело было рассмотрено в консистории 9 ноября 1867 года, и показания Эрлангера и Гусевых были признаны вполне достаточными для установления факта прелюбодеяния. В тот же день состоялось решение, согласно которому брак Тупицыных расторгался и Варваре Волженской, бывшей Тупицыной, как виновной, было запрещено впредь вступать в брак: «навсегда оставить в безбрачном состоянии» и сверх того «подвергнуть её церковному покаянию». С решением консистории ознакомили обоих бывших супругов 15 ноября, а 20-го Константин и Варвара расписались в том, что они «изъявляют на оное решение полное своё удовольствие». Спустя шесть месяцев, 15 марта 1868 года, Святейший Синод утвердил решение московской консистории. Сбылась мечта Анны Осиповны: сын разошёлся с «неровней».

 

Но радость матери была недолгой. Спустя всего двенадцать дней после утверждения решения Синодом, 27 марта 1868 года, дворянка Варвара Вуколовна Волженская, бывшая Тупицына, пригласила к себе надзирателя 5-го квартала Арбатской части и дала ему письменное заявление, в котором утверждала, что свидетели, выступавшие на бракоразводном процессе в консистории, дали ложные показания. Она доказывала: недавно ей удалось совершенно точно установить, что им было выплачено солидное вознаграждение за лжесвидетельство.

В качестве лиц, от которых она это узнала, Волженская называла крестьянина Дмитрия Петрова, служившего кучером у её бывшего мужа, перешедшего потом к ней, солдатку Фёклу Егорову, крестьян Ивана Онисимова и Сидора Васильева. В заявлении говорилось, что кучера Петрова Константин Ермолаевич уговаривал дать показания против неё и предлагал ему за это деньги, а остальные свидетели слыхали от самого Григория Гусева о том, что он получил «за правду» хорошие деньги. Надзиратель немедленно допросил указанных свидетелей (а это была прислуга самой Волженской), и те подтвердили свои слова официальным показанием.

В дальнейшем Волженская так обрисовала ситуацию с разводом: Пётр Эрлангер передал ей, что Тупицыны дают деньги, чтобы она приняла всю вину на себя, она из них платит ему пять тысяч рублей за посредничество. Густав Эрлангер признавался в прелюбодейной связи, так как ему, человеку холостому, да к тому же неправославного исповедания, ровным счётом ничего не грозило, а он был много должен Тупицыну: Густав Максимович выдал Константину вексель на шесть тысяч, который уничтожили сразу после того, как развод состоялся.

Сведения о торге между Тупицыными и Волженской подтвердили сестра Варвары, Вера Вуколовна, и её родной дядя, помещик Тамбовской губернии, титулярный советник Александр Карлович Клосс — Пётр Эрлангер вёл переговоры в их присутствии. Клосс при этом заметил, что он ведёт себя не совсем порядочно, на что Эрлангер ответил, что ему срочно нужны деньги и ему их обещали.

Допрошенные слуги показали, что Гусев осенью 1867 года рассказывал им, как его и жену вызывали в консисторию и они «давали присягу за Константина Ермолаевича». По словам разодетого франтом Гусева, за это Тупицын ему подарил серебряные часы и деньги — показывал три четвертные бумажки и говорил, что ему дали больше, но он уже потратил, накупив много разной очень красивой и модной одежды. Ещё Тупицын сулил выхлопотать ему место обер-кондуктора на железной дороге. Дмитрий Петров говорил, что ему сулили 300 рублей за показания, а Иван Онисимов утверждал, что слыхал, как Анна Осиповна требовала от сына, чтобы тот непременно развёлся, в противном случае угрожала лишить всех капиталов.

Так возникло дело по обвинению потомственных почётных граждан Анны Осиповны Тупицыной и Константина Ермолаевича Тупицына в клевете, даче ложных показаний и подкупе свидетелей.

 

Расследование всех обстоятельств этого дела затянулось на несколько лет, и лишь в октябре 1875 года начался судебный процесс, на котором в качестве обвиняемых предстали мать и сын Тупицыны вместе с Гусевыми и Густавом Эрлангером. Очевидно, положение хоть и жившей на воле, но «состоящей под судом и следствием» сильно подействовало на Анну Осиповну, и она стала много жертвовать для содержавшихся в коломенском тюремном замке арестантов. В частности, внесла 20 тысяч рублей для того, чтобы в тюрьме устраивались духовно-просветительские собеседования священников с заключёнными и закупалась соответствующая литература.

Пресса подробно освещала ход процесса, тем более что дела противоборствующих вели лучшие на тот день юристы России: интересы Тупицыных представлял сам Плевако, а Волженской — князь Урусов. Дуэль этих двух «зубров» юриспруденции и пикантность подоплёки приковывали к себе внимание.

Поначалу сторона обвинения рисовала Константина Тупицына безвольным и едва ли не слабоумным, а мать его, Анну Осиповну, этаким «персонажем Островского», богатым и самовольным чудовищем, почём зря угнетавшим благородную девицу, о которой газетчики писали как о «маленькой весёлой девочке», попавшей в лапы злобной ведьме.

Но потом выяснилось, что «невинное дитя» не очень-то и невинно: оказалось, через дядю своего, титулярного советника Александра Карловича Клосса, Варенька получила 5 тысяч рублей и ещё на 15 тысяч акций Казанской железной дороги, о происхождении которых ни сама Волженская, ни Клосс объяснить ничего не могли. Судя по всему, условившись о сумме компенсации, Волженская вполне сознательно шла на развод в качестве обвиняемой: деньги ей передали, а она вернула бриллианты, поднесённые ей перед свадьбой, которые должны были изображать её приданое.

Варвара Вуколовна подписала документ, согласно которому признавала себя прелюбодейкой, и, прекрасно зная от своей прислуги ещё до начала слушания дела, что свидетелей «награждали деньгами», скрыла этот факт от консистории. Волженская просто выжидала, когда приговор консистории, основанный на показаниях оплаченных свидетелей, вступит в силу.

Лишь после того как решение было утверждено, она подала заявление в полицию, разом превратив свекровь и бывшего мужа в преступников. Была ли это месть или циничный расчёт — кто теперь скажет? По-видимому, у неё были неплохие советчики, рассчитывавшие основательно пощипать «жирных коломенских гусей». На процессе адвокаты Волженской без устали рисовали «тёмное царство», в котором оказалась их доверительница, часто и помногу цитировали Островского, и порою в зале суда начинался настоящий театр.

Газетчики же изменили тон, и, между прочим, было заявлено, что все хлопоты по разводу обошлись Тупицыным тысяч в тридцать — столько стоили подкуп свидетелей, погашение долгов Эрлангера, выплата «отступного» Волженской, «хлопоты» негласных ходатаев и «подмазка кого следовало» в казённых учреждениях.

Судились Тупицыны с Волженской около года, и в ноябре 1876-го наконец прозвучал приговор: вердиктом присяжных Тупицын и Тупицына были признаны виновными в подкупе и подговоре свидетелей, Гусевы и Эрлангер — в даче ложных показаний. Суд приговорил Анну Осиповну Тупицыну и Константина Ермолаевича Тупицына к лишению всех особенных прав и преимуществ и ссылке на жительство в Иркутскую губернию без права покидать место поселения в течение трёх лет. Григория Гусева по приговору суда отправили в исправительное арестантское отделение тюрьмы сроком на три года, а Эрлангера подвергли аресту на четыре дня — как прусский подданный и лютеранин по исповеданию, он давал в консистории показания без присяги, которую приносили целованием креста и Евангелия по обрядам православия.

Казалось бы, Волженская могла торжествовать, но радости приговор суда «потерпевшей» почему-то не принёс — в решении имелось «особое мнение»: ходатайствовать перед Его Императорским Величеством о помиловании Тупицыных и Гусева, так как действия Волженской были предосудительны и не совсем бескорыстны.

Приговор вынесли 7 ноября 1876 года, а уже 9-го Варвара Вуколовна подала в Сенат прошение об отмене приговора по делу Тупицыных, Гусева и Эрлангера, в котором утверждала, что суд крайне пристрастно и неправильно изложил обстоятельства дела, исказил мотивы и в результате просил о помиловании преступников. Она утверждала, что тем самым был дан повод подозревать её, Волженскую, в действительном нарушении супружеского долга и таким образом выходило, что Окружной суд подтверждал все те порочащие слухи, что послужили основанием для развода и наложением на неё запрета впредь вступать в брак. Кроме того, в решении суда содержался намёк на то, что Волженская начала дело о лжесвидетельстве, имея целью получить с Тупицыных крупное вознаграждение. Решением же суда Варвара Вуколовна была поставлена, по её словам, «в совершенно безвыходное положение», лишавшее её возможности оправдаться. Сколь можно судить по молчанию прессы, жалоба Волженской была оставлена без последствий.

 

* * *

 

Но что же стало с остальными участниками этих событий? Поток сведений, регулярно приносимый речами участников процесса, по окончании его истончился до невидимого ручейка, вернее, даже не ручейка, а так, капелек, драгоценных росинок-свидетельств, которые чаще всего попадаются после многих дней работы «впустую». Именно так, в общем-то случайно, удалось выяснить, что сталось с Константином Ермолаевичем: на первой странице газеты «Московские ведомости» от 27 ноября 1889 года было помещено сообщение в траурной рамке, извещавшее: «Константин Ермолаевич Тупицын волею Божией скончался 26 ноября в 10 ч. утра, о чём жена его и дети с прискорбием извещают. Отпевание имеет быть в приходской церкви св. Гавриила Архангела, 28 ноября, в 9 часов утра, а погребение на кладбище Алексеевского монастыря».

Кто была жена Тупицына, родившая ему детей, об этом ничего не известно, как неясно и то, как после суда жила Анна Осиповна. В объявлении нет ни слова о скорбящей матери покойного, из чего можно предположить, что она к тому времени тоже умерла. Но так ли это, точно не известно — в 1889 году ей было бы 66 лет, она вполне могла жить в собственном доме в Коломне и просто отсутствовала в Москве. Пока не найдены свидетельства о том, где и когда она сама упокоилась — лишь среди благотворителей, жертвовавших в Коломне деньги на разные добрые дела, её имя упоминается несколько раз да точно известно, что именно она стояла у истоков женского образования в Коломне, о чём писала Булич.

Имя вдовы Анны Тупицыной всплывёт при закладке храма во имя иконы «Взыскание погибших» при коломенском тюремном замке — она названа как основная жертвовательница. Но эту церковь начали строить уже в начале ХХ века, и либо Тупицына к тому времени была уже в очень преклонном возрасте, либо пожертвование это было сделано прежде и подтверждено завещанием после её смерти. Как бы то ни было, рассказывая о вдове Тупицыной, точку ставить не хочется — здесь более уместно многоточие, которое оставляет надежду восполнить пробелы судьбы этой незаурядной личности новыми данными о ней, если вдруг таковые обнаружатся при копании исследователей во прахе времени...

 


Hosted by uCoz