Городу Коломне стихи посвящались неоднократно. Писали их люди самые разные, от дилетантов-графоманов, до настоящих титанов рифмы и слога. Среди прочих поэтических вершин, долин и впадин, до поры никому неведомый, притаился цикл стихов о Коломне, написанных, что называется «на злобу дня» в жанре газетного фельетона. Даже само имя автора звучало иронически. «Проезжий корнет» отсылал читателя к герою известного старинного романса.
В начале 80-х годов XIX столетия эти стишки выпорхнули из-под пера, тогда ещё только начинающего большую карьеру в газетном мире Владимира Гиляровского. Тогда он работал на господина Пастухова, издателя газеты «Московский листок». Что за человек был Пастухов, видно из следующей истории. Будучи приглашён в числе других столичных газетчиков в канцелярию московского градоначальства, на вопрос о политическом направлении «Московского листка», он, кротко потупив глазки, ответил попросту: «Слава Богу, кормимся, ваше превосходительство».
Ещё один штришок к характеристике этого издания: бумага для «Московского листка» подбиралась специально такая, чтобы годилась для свертывания цигарок и для других бытовых нужд. Так её охотнее покупали представители низших слоёв городского общества. Содержание газеты соответствовало практичности её использования в дальнейшем. И надо сказать в купеческой и мещанской Коломне пастуховский «Листок» был самым популярным изданием. Несколько жителей города или часто здесь бывавшие по своим делам москвичи под разными псевдонимами корреспондировали в «Московский листок», сообщая о разных коломенских разностях. А наиболее популярными были заметки подписанные «Проезжий корнет» и «Свой человек». Так называл себя репортёр Владимир Гиляровский, имевший особенные интересы в коломенском краю.
Сюда он наведывался, ещё будучи одним из младших жрецов храма Мельпомены. Немало пошатался по белу свету «непутёвый» сын вологодского полицейского пристава Володенька! К вящему огорчению родни, прибился он к театральному миру, подвизаясь в разных труппах. Занятие это не приносило больших доходов, а потому молодой человек вынужден был халтурить, «сбивая» рублишки где было только можно. Эта погоня за заработком привела его к антрепренёрше Шкамороде, вывозившей сборные труппы на гастроли в ближайшую к Москве провинцию.
Обычно «театральным людишкам» труднее всего было пережить Великий пост. Тогда театральные постановки, наряду со всеми иными увеселениями в Москве запрещались. В обход этого правила, антрепренёры устраивали «чтения пьес со сцены в костюмах». Под этим названием возили они по провинциальным городам спектакли, которые игрались сборными труппами. Вывозя сидевших без работы театральных корифеев Москвы на гастроли в Серпухов, Богородск, Орехово-Зуево, Коломну и иные места, мадам Шкаморода хорошо зарабатывала сама, и давал заработать актёрам.
Брали в такие поездки не всех. Мадам опасалась связываться с актёрами-трагиками, которым «по амплуа» полагалось быть пьяницами и буянами. Однажды трагик Волгин-Кречетов на гастролях в Коломне после спектакля, напившись пьян, устроил дебош за кулисами театра в гостинице Фролова, переломав декорации и предметы театрального реквизита. Владельцы зала подали на Шкамороду в суд, и той пришлось возмещать убытки. Наученная этим горьким опытом, Шкаморода впредь предпочитала покладистых и неопасных комиков, формируя репертуар из веселёньких комедий и водевильчиков, которые нравились любой публике, а потому давали хорошие сборы.
В труппе Шкамороды в 1875 году Владимир Гиляровский, дважды ездил в Коломну. Исполнял он обязанности суфлёра, получая по 10 рублей за спектакль с оплатой всех расходов. Это были дивно выгодные условия! У иных антрепренёров актеры и те получали по пятёрке за выход, а суфлеры и прочая обслуживающая братия работали фактически за еду и водку. Не такова была Шкаморода! Об этой театральной деятельнице те, кто имел с нею дело, вспоминали с нежностью многие годы спустя.
Раскатывая с разъездной театральной труппой, суфлёр Гиляровский, как он сам пишет в своих воспоминаниях «приобрёл много интересных знакомств». Став репортёром газеты «Московский листок» молодой человек пришёл уде имея «контакты». Завёл он полезные знакомства и в Коломне, где себя чувствовал, как рыба в воде.
Место «репортёрской охоты» Гиляровского отчасти определяла летняя резиденция его семейства. В 80-х годах семья Гиляровского снимала дачу по Казанской железной дороге – сначала в Красково, а потом в Быково. Начинающий репортер совмещал приятное с полезным, объезжая на поезде ближайшую округу, ища местных сенсаций и всяких «жареных» тем. Чаще всего объектами его исследования становились Егорьевск и Коломна, потому что от Краскова, что до одного города, что до другого было по 14 остановок на поезде. Вот и патрулировал «Проезжий корнет» эти два уезда, успевая возвращаться к семье вечерним поездом. Покуда «Листок» не оброс собственной корреспондентской сетью на «местах», такие рейды тогда очень выручали редакцию. А нам сегодня они дарят редкий случай узреть в Прошлом такое, о чём никогда не расскажет ни один учебник истории.
Издатель «Московского листка» был человеком малообразованным, но неглупым. Он как-то очень по-своему любил поэзию, а кроме того знал, как популярны куплеты «на злобу дня» в публике. Поэтому он требовал от репортеров стихотворных излияний, своего рода квинтэссенцию материала. В зависимости от нужды стихи ставили либо в начале фельетона, и, либо в финале, как стихотворный эпилог.
Впрочем, иногда стихи сами были фельетоном, к которому короткой строкой приписывалось, что послужило причиной к их написанию. Наконец, стихами заменяли пространные описания, концентрируя впечатления автора. Издатель Пастухов особо ценил Гиляровского за умение писать «стишки на случай» и с удовольствием их печатал.
Проза молодого журналиста тогда ещё не достигла уровня «Дяди Гиляя», а вот стихи не лишены остроумия и даже известной виртуозности.
Вот одно из пиитических сочинений. Между прочим, начало стихотворения – это забавная пародия на хрестоматийное стихотворение Фёдора Глинки «Москва» («Город чудный, город древний…»). Коломенцы очень гордились своими историческими параллелями с первопрестольной, своей былой «столичностью». И перепев знакомых торжественных строк на провинциальный манер рождал дополнительный комический эффект. Взглянем же, какой предстает Коломна перед взором читателя «Московского листка» № 124 за 1881 год.
Город скучный, город древний,
Но не чудный, а чудной,
И лишь только от деревни
Отличается стеной.
Город сонный, без сомненья
Жизнь спокойна в нём, легка
И Коломна от движенья,
От прогресса, далека.
Здесь не видно оживленья,
Всю неделю город спит,
И лишь только воскресенье,
Принимает новый вид.
Там другим все увлекаются,
Знать театра не хотят,
Делом важным занимаются,
Всё «винтят», «винтят», «винтят»!
Под термином «винтят» разумеется, очевидно, карточная игра «винт». Справедливости ради надо всё же отметить, что автор помянул важное городское отличие – «стену» Коломенского кремля. Гиляровский, конечно, не Пушкин и не Тютчев, однако же нам в данном случае важно «направление мысли». Автор был явным поборником прогресса. И «картинка с натуры», зафиксировала Коломну такой, какой она ему показалась: косной и погружённой в провинциальную дрёму.
А к 80-м годам Коломна и впрямь уснула! Прежде через коломенский порт проходило до 5 тысяч судов за навигацию, их тянули вверх по Москве-реке конными тягами. В городе перегружались десятки тысяч пудов соли, хлеба, кож, бочек солонины, товары текстильных мануфактур.
По торговым делам в Коломну приезжало множество народу, в том числе и иностранцев, закупавших товары для европейской торговли. Важнейшими статьями торговли были те, что связаны со скотопромышленностью. Всё то, что теперь получают из нефти, тогда добывали из животных жиров.
Работающие на конъюнктуру мирового промышленного рынка с десяток семейных фирм в Коломне делали миллионные обороты, поставляя в Англию топленое говяжье сало. Другие коломенские фирмы получали огромные доходы от торговли солониной – тогда это был единственный вид консервов. Пригнанные из-под Воронежа гурты скота забивали на бойнях. Нынче на этом месте – Хлебозавод, железнодорожные пути станции «Коломна» и гаражный кооператив между трамвайными остановками «Дворец культуры» и «Больница».
Говядину солили в бочках, и в основном поставляли по казенным подрядам для армии и флота. Там же на овраге стояли и салотопенные заведения, продукция которых предназначалась «за море в Великую Британию».
Где крутились большие деньги, процветала и розничная торговля. И вот всё это сгинуло!.. Сначала из города ушли торговцы скотом. Они перебрались в город Козлов Тамбовской губернии, где при многочисленных винокуренных заводах скот было дешевле выпаивать перед забоем бардой, оставшейся после выгонки спирта.
Хлебную и соляную торговлю прикончила железная дорога, прошедшая через город в начале 60-х годов. Перевозки по рекам «упали», многие старые фирмы прекратили своё существование. Разорились те, кто возил товары и пассажиров «гужом», и даже ямщики, всегда державшиеся особицей, в 50-х годах всею слободой записались в коломенское мещанство. Поневоле пришлось им отказаться от всех своих, из веку полагавшихся, привилегий. Ну, а как ушли дела, люди и деньги, город стал «задрёмывать».
Новая жизнь ярко пульсировала в Голутвине, в образцовой колонии возле машиностроительного завода братьев Струве… Но это была не Коломна! Это считалось «в трёх верстах за городом, в уезде». Вот поэтому и писал Гиляровский о заснувшем городе, а уездом как-то мало интересовался. Ни его это была тема, и не «пастуховская». Нужно было писать «по мещанству» и «купечеству», ну, вот он и старался.
Испепеляющее спасение
Поздней осенью 1881 года жители Коломны получили неожиданный подарок. «Не было бы счастье, да несчастье помогло». Вот всё и вышло в точности по этой поговорке. В восьмом часу вечера 10 октября, неизвестно от каких причин, вдруг загорелась фабрика «Товарищества российско-американской клеёнчатой мануфактуры».
Громадный трёхэтажный корпус сгорел дотла вместе со всем оборудованием, материалами и запасом готового товара. Как только дым пожарища развеялся, горожане впервые за много месяцев вздохнули полной грудью, испытав настоящее облегчение.
Технология производства клеёнки заключалась в пропитывании льняных, джутовых и бумажных тканей различными водоотталкивающими составами. Ткани дважды пропитывалась лаками и мастиками из олифы с сиккативом из борнокислого марганца и окиси цинка, а также раствором каучука на скипидаре, бензоле или нефтяном эфире. Естественно, что такое химическое производство, мягко говоря «воздуха не озонировало». Неизвестно какими резонами владельцам фабрики удалось убедить городские власти устроить производство клеёнки в самом центре Коломны, но едва фабрика открылась в начале 1881 года/ с того момента до самого 10 октября коломенцам приходилось «дышать через раз».
После пожара, уничтожившего вонючее заведение, горожане едва успели как следует отдышаться и позлорадствовать насчет убытков российско-американских «клеёнщиков». Но тут по городу пополз тревожный слушок. Представители товарищества с ноября начали обивать пороги начальственных кабинетов, добиваясь разрешения возобновить производство на старом месте.
Памятуя о том, что годом ранее им удалось открыть в самом центре Коломны провонявшую весь город фабрику, можно было предполагать, что это удастся и в другой раз.
Озабоченные такой перспективой противники «клеёночного проекта» принялись возводить бастионы юридической обороны. Заняться этим было кому. После принятия закона о частных поверенных число адвокатов в городе увеличилось необыкновенно. Взыскания по бессрочным обязательствам, защита в мировых судах, мелкие уголовные дела, ходатайства и представительство интересов в казённых и частных учреждениях для ловкого человека открывали отличные возможности хорошего честного заработка.
Среди коломенских ходатаев и частных поверенных только один окончил университет, ещё один имел диплом межевого института. Большинство остальных не окончили даже гимназического курса, поскольку гимназия в Коломне открылась только в 1874 году.
Главные силы местных юристов имели свидетельства коломенского уездного мужского училища. В основном юридическую науку одолевали самоучкой. А наиболее «подкованным» среди самоучек был индивид по прозвищу «Угорелый», принимавший клиентов в одном из трактиров. Там он всегда занимал один и тот же столик, на который выкладывал судебные уставы и кодексы.
Горя желанием оказать услугу местным властям и повысить свой профессиональный престиж, вся эта рать самозваных законников бросилась изучать фабричный и строительный уставы. Её усилиями в броне российских законов обнаружился каверзный изъян, та самая лазейка, которая позволила «Товариществу российско-американской мануфактуры» устраивать свои дела в нашем городе.
Дело в том, что закон запрещал открывать «в населенной части городов» фабрики и заводы производящих или использующих аммиачные соли, производящих перегонку жировых веществ, отбеливание чего-либо хлористыми веществами, производящих бумагу, краски и… клеенки! На открытие таких заведений нужно было получать разрешение местных властей. В Москве, как и в других губернских городах, эти разрешения давала комиссия городской Управы, в составе полицмейстера, членов мануфактурного совета, фабричной управы, архитектора, инженера-технолога от совета торговли и мануфактур, частного врача и торгового смотрителя.
Про то, кто должен был давать разрешения в уездных городах, в статьях уставов и законе не было сказано ни полслова. Просто не был предусмотрен такой случай. А коли нет того кто даёт разрешение, так и спрашивать некого; строй фабрику и работай!
Однако же палочка оказалась о двух концах – пропуск в законе можно трактовать в пользу обеих сторон. Противники возобновления клеёночной фабрики задействовали такое мощное оружие, как общественное мнение. В газетах замелькали статьи о том, что за девять месяцев старинный город был совершенно отравлен «фабричными миазмами». К тем же начальственным порогам, которые прежде переступали производители клеёнки, потянулись коломенские ходатаи, . Их хлопоты возымели успех, и разрешение на новое открытие мануфактуры дано не было.
Тогда члены товарищества, желая возместить потери, попытались продать городу фабричные руины. По старым законам воинский постой обеспечивался за счёт местных ресурсов тех городов, где расквартировывались войска. В начале 80-х годов позапрошлого века в Коломне как раз решался вопрос о постройке новых казарм для расквартирования «воинского постоя». Знавшие об этом владельцы сгоревшей фабрики предложили местной Городской Думе приобрести горелый остов за 30 тысяч рублей, чтобы перестроить эти руины в казармы. Огонь принёс владельцам фабрики убытку на 124. 787 рублей, а страховка «Северного страхового общества» покрыла только 104 тысяч, таким образом «клеёнщики» хотели «напоследок» ещё получить тысяч 25 «навара» с пожарного происшествия.
Ну, это они погорячились – не такой складки люди заседали в коломенской Думе, чтобы с них можно было этак легко содрать денежки за обгорелые стены. Как написал по этому поводу Владимир Гиляровский, славший репортажи из Коломны: «Коломна не Москва – здесь не надуют!» И дальше следовали такие вирши:
Не сошла ещё с ума
Коломенская Дума
Здесь ей-ей не простаки
Хоть у нас полна сума
Все же этакая сумма
Не пойдет на пустяки!
Да-с господа - так не пойдёт! Ведь не в виде же пенсии давать такие деньги учредителям фабрики за ту вонь, которой она отравила весь город».
Судя по тому, что в анналах городской истории не осталось вообще никаких следов пребывания на коломенской земле фабрики «Товарищества российско-американской мануфактуры» пришлым мануфактурщикам всучить погорелые останки своего предприятия тороватым коломенским «отцам города» так и не удалось.
Театральные суд да дело
Театральная тема для Гиляровского можно сказать была «особая статья». Весь этот театральный мирок, его уклад был для него знаком и привычен. Многих людей театра знал лично, и никаких секретов для него не было. В Коломне же ему и самому приходилось бывать на гастролях и с заезжими актёрами у него сложились вполне доверительные отношения.
Отдельного здания театра в городе не было. На рубеже веков при машиностроительном заводе возвели здание рабочего театра, а в городе так и не удосужились. Обходились залом в гостинице Фролова, тем самым, где устроил погром хмельной трагик Волгин-Кречетов.
Это здание долгие годы было единственным «кирпичным домом о трёх этажах» в Коломне. Свою гостиницу на Житной площади близ церкви Иоанна Богослова (ныне ул. Октябрьской революции д. 200), И. П. Фролов строил в 1860 - 1862 годах с тем расчётом, что номера будут занимать состоятельные господа коммерсанты.. Но после того как 20 июля 1862 года открылось движение по коломенскому участку железной дороги Москва - Саратов дела в городе стали приходить в упадок. Состоятельные коммерсанты приезжали всё реже, и гостиница Фролова, поначалу принимавшая десятки богатеньких постояльцев, стала пустеть. Помещения в ней начали отдавать в аренду. В том числе – и хорошо оборудованный зрительный зал со сценой и всеми театральными необходимостями помещавшийся в третьем этаже.
Постоянной труппы в городе не было, а гастролёры надолго и не задерживались. Коломенцы театр не особенно жаловали. То ли репертуар был неподходящим, то ли игра актеров оставляла желать лучшего, да только здешняя публика на спектакли ходила неохотно, а это худо сказывалось на сборах.
Уж на какие только штуки не пускался содержатель антрепризы, а всё без толку! В воскресенье 13 декабря 1881 года давали драму Каратыгина «Еврей или Слава и позор», для вящей приманки указав в афише, что это новая пьеса. Положа руку на сердце, стоит сказать, что знаменитый столичный трагик и литератор Василий Андреевич Каратыгин никаких новых пьес написать не мог, так как умер в 1853 году. Объявленную «новой» пьесу в четырёх актах, Каратыгин в своё время переделал из пятиактной пьесы в стихах французского автора В. Сежуара, шедшей на французской сцене не первый десяток лет. Но это так к слову, а главное заключалось в том, что фокус не удался, и публика не клюнула на приманку сомнительной новизны, отчего спектакль и дал всего-то 15 рублей сбора.
Сделав ставку на классику, 15 декабря в бенефис артистки Матвеевой давали «Каменного гостя». «Приперчили» афишу следующими рекламными посулами: «Соч. А. Пушкина, в четырех действиях – бегство из ссылки; безумная ревность; поклон каменного гостя; тяжелое пожатие каменной руки». Но и этот спектакль не оправдал надежд! И вот тогда антрепренёр – некто З-н (имя его осталось сокрыто этим сокращением) – с остатками кассы рванул из города.
В предутренних сумерках 30 декабря 1881 года, он прокрался к железнодорожной станции, сел на четырёхчасовой утренний поезд, и убыл в Москву, бросив на произвол судьбы не только труппу, но и собственную семью.
Актёры подали на скрывшегося принципала в мировой суд. Там интересы ответчика защищал светило коломенской адвокатуры г-н Львов. Он выстроил линию защиты на попытке доказать вину самих актёров в том, что спектакли не имели успеха у публики и театр не давал никаких сборов. Однако богатое красноречие г-на Львова было потрачено напрасно. Мировой судья постановил взыскать с г-на З-на 300 рублей в пользу актёров брошенной им труппы. Таких денег в распоряжении г-на З-на не было, и он предложил в качестве расчёта уступить актёрам… театр.
За не именем иных вариантов истцы согласились. В их собственность отошли декорации, костюмы, запасы грима и прочие театральные причиндалы, включая занавес.
Вступив во владение театральным реквизитом, члены труппы самостоятельно поставили комедию «Нынешняя любовь» в 4-х действиях и водевиль «Ямщики». Но злой рок продолжал преследовать театр во фроловском доме – в день спектакля ни одного билета продано не было!
«Проезжий корнет» так осветил дальнейшие события.
«Уже вечером, совсем уже перед назначенным к началу часом, в театр явился толстый купец – текстильный фабрикант из села Озёры – а с ним ещё двое: некто являвший собой яркий тип купеческого сына и рослый молодец в гимназической форме. Все трое были явно «подшофе», но вели себя пристойно, и купив билеты на самые лучшие места по 5 рублей за кресло, сели в ожидании начала. Так как кроме этой странной компании в зрительном зале никого не было, державшие совет за кулисами новые собственники театра решили спектакля не играть. Тем временем из зала донеслись требования начала и подобие жиденьких аплодисментов.
Когда купцу и его молодым спутникам было объявлено, что спектакль не состоится, они стали доказывать, что хоть их и трое, но они тоже публика, и право имеют. Им пояснили, что уплаченные 15 рублей не окупают затрат на постановку, но уж коли им так хочется, то пусть внесут ещё 20 рублей в кассу, и представление будет немедленно начато. Коммерсант предложил 7 рублей, потом согласился ещё прибавить трёшницу:
– Пущай будет вам красненький билет! – благодушно сказал он, пояснив свой не лишённый благородной щедрости порыв: – Уж больно ребят потешить хочу!
Однако измученный постоянным финансовым кризисом артисты «красненькой» не соблазнились и играть не желали. Тогда фабрикант предложил угостить актёров, занял в гостинице отдельный номер, потребовал туда водки и закусок. Компания принялась основательно угощаться, а приглашенных актёров, которым поднесли по рюмке и дали закусить, попросили позабавить:
– Ну чего вы право ломаетесь? Расскажите чего-нибудь или там спойте… Вот «Хуторок» спойте!
И что же делать? Пришлось актерам пить водку и петь «Хуторок», чтобы только отвязаться от «меценатов».
Видя столь бедственное положение служителей искусств, некто В., решил поддержать их, предложив:
– Вы прокормитесь до Масленицы, а там я труппу возьму, положу жалование.
Новый импресарио стал активно готовиться к работе, формируя репертуар. Он всюду скупал и доставал пьесы, не брезгуя при этом случайными поступлениями. Один коломенский «курятник» – торговец курами – часто бывая по делам в Москве, по поручению В. купил за три рубля пьесу «Сестра Тереза». Переписывать пьесы взялись бесплатно подчинённые В.писаря».
Добрый, но небогатый господин В. собирался выстроить на Житной площади Коломны, большой тёплый балаган, назвав его «Народный театр». Он обратился за разрешением в городскую Управу, но, как оказалось, время было выбрано крайне неудачно.
Балаганные гулянья
Традиционно ближе к Масленице на Житной площади Коломны возникал целый городок, застроенный качелями да каруселями, цирковыми шапито и другими увеселительными заведениями из категории «балаганы». Непременно бывал кукольный театр с неизменными Петрушкой и другими персонажами русского народного кукольного театра. Для всякого рода забавников и потешников масленичная неделя была горячей порой, когда зарабатывался «верный кусок хлеба» на многие дни вперед.
До 1880 года получение разрешения для постройки балаганов на Житной площади было простой проформой. Однако же всё переменилось с той поры, как городским головой стал Степан Иванович Петров. То ли амур его поразил стрелой, то ли бес корыстолюбия его попутал, однако утвердившийся в должности господин Петров решил ввести монополию на масленичные балаганы, а привилегию, дававшую исключительное право веселить публику, широким жестом даровал некой мадам Ф., молоденькой орловской помещице. Мадам же выстроила один невзрачный балаган, а возможные конкуренты не получали от Управы разрешений на работу.
Больше всех от этого нововведения пострадал содержатель цирка Герман, зимой 1881 года привезший в Коломну свою труппу, и не получивший разрешения поставить шапито на площади. Всё попытки «как-то договориться» потерпели крах:
– Прежде чем ехать сюда, надо было справиться, а уж потом везти сюда людей, лошадей и всё остальное. Дальновидные люди так свои дела ведут! – хладнокровно отвечал герру Герману городской голова Петров.
Содержатель цирка после неудачной гастроли объявил себя банкротом, и пример его разорения став притчей во языцех в цирковых кругах заставил остальных готовиться к поездке в Коломну более основательно.
Обжегшиеся годом ранее, содержатели балаганов, качелей и каруселей, вслед за цирковыми директорами загодя, ещё в январе месяце 1881 года пошли в коломенскую городскую Управу за вожделенными разрешениями на выступления. Они всей компанией «били челом» почтеннейшему Ивану Степановичу, прося его милости и сочувствия. Прежде чем дать ответ господин Петров справился у секретаря канцелярии Управы:
- Получали ли ответ от госпожи Ф. из Орла?
- Точно так-с, уже получили-с
- И каков же он?
- Они просят по примеру прошлого года оставить площадь за ней.
- Ну, вот видите! Значит дело решенное – не могу я удовлетворить вашу просьбу.
Так и не разрешил. Даже качели поставить не хотел дозволить, хотя хозяин их прежде на Масленице работал в Коломне 11 лет кряду. Взроптавших было балаганщиков сторож Управы «честью попросил на выход» и закручинившаяся депутация служителей народных развлечений подалась восвояси.
И всё же балаганщики нашли способ добиться своего - уж как им это удалось, про то история умалчивает, только к Масленице на площади красовались три новеньких балагана и появились качели с каруселями. И если многоопытные циркачи и балаганщики сумели найти подход к задурившему градоначальнику, то охваченный благородным порывом театральный меценат в этом не преуспел, и разрешение на постройку театрального балагана ему не дали. Идея, которая питала так много надежд, лопнула с неприятным треском. Господа артисты вынуждены были придумывать, как им теперь им выбираться из Коломны, ища места в более благополучных для людей их ремесла краях. При их безденежье и тех долгах, которых они успели наделать в городе, им оставалось только просить подаяния «Христа ради».
Клубная жизнь
После того как «приказала долго жить» городская театральная труппа, последней надеждой остался городской «Общественный клуб». Городские дамы попытались «перехватить Фортуну», если не талантами, то личным обаянием. В городе был свой театрально-музыкальный кружок любителей, время от времени дававший спектакли в разных городских залах. Господа любители с благотворительной целью силами кружка поставили спектакль, продавая места в зале по три рубля. Но посмотреть пришли всего несколько человек. А тут дело усугубил скандал, в эпицентре которого оказались член правления клуба Шевлягин и одна из актрис прогоревшей труппы.
Если на спектакли горожан дармовым калачом было не заманить, то театральных актрис представители мужской половины коломенского бомонда ценили весьма и весьма! Тем более, что местным Дон-Гуанам в борьбе за расположение коломенских Дульциней сильнейшую конкуренцию составляли господа офицеры квартировавшего в Коломне уланского полка. Щеголеватые «сыны Марса» во время традиционного воскресного дефиле разряженного коломенского бомонда вдоль Брусенской улицы молодцевато проносились верхами взад и вперед по старинному городу. Штатские кавалеры им проигрывали по всем статьям. Даже те горожане, у кого были лучшие, чем у улан, лошади, прокатываясь верхом или в коляске, не могли похвастаться ловкостью и подтянутостью кавалеристов. В конце концов, у штатских просто не было уланских мундиров!
Терпя неудачу в привычных местах городского флирта, коломенские любители «попользоваться на счет клубнички» целиком переключились на актёрок местной труппы. В мире за кулисами всегда полненькие кошелёчки состоятельных поклонников ценили много выше стройных станов и пустоватых карманов молодцеватых вертопрахов.
Амурной звездой 1881 года стала актриса С., стрелы обаяния которой разили сердца представителей купеческого сословия. И, как говорят стишки Гиляровского:
Но сильнее всех был ранен
Из купцов один Шевлягин
Господин Шевлягин был членом правления местного «Общественного клуба». Совсем потеряв голову от страсти, он, дабы потрафить своей пассии, пригласил на семейные вечера в местном «Общественном клубе»… цыган и цыганок!
Это был явный «моветон»! В знак протеста порядочные дамы и девицы объявили клубу бойкот, а без них невозможно стало проводить танцевальные вечера и балы. Перо «Проезжего корнета» тот час же «отщёлкало» Шевлягина в стихотворной форме.
Милейший член
Стыдитесь стен
Смешон и глуп
Поступок ваш
Решили в клуб
Приличный наш
Цыган позвать
И разогнать
Тем наших дам
О, стыд и срам!
(«Московский листок» 1882 год №37)
Вход на клубные музыкальные и танцевальные вечера был платным – по рублю с персоны – хорошие обороты делал клубный буфет и платный гардероб, а клубные лакеи получали щедрые «чаевые». Лишившись всего этого и понеся значительный убыток, коломенский клуб держался только за счёт любителей бильярда и усердных картёжников, которым без музыки и многолюдства было даже удобнее сражаться за зеленым сукном игорного стола.
Полный сбор зал в «Общественном клубе» сделал 29 января, когда заезжая труппа итальянцев дала концерт. За место брали по рублю, и народу набилось множество. После концерта выходя из клуба один коломенский купец, заметил:
– Вот ведь – рубль отдал, а ни гвоздя не понял!
– А зачем приходил-то? – спросил его приятель
– Да чтобы все думали, что я по-итальянски знаю! – не моргнув глазом, отвечал ценитель оперного пения.
Следующий спектакль в клубе 2-го февраля давала труппа московских артистов, игравшая драму «Дочь века».
Вот что писал по этому поводу «Проезжий корнет».
«Лучшими были мадам Кувшинникова (Сталь-Старинская) и г-жа Карасёва (Таманцева). В последнем акте показал себя г-н Свешников, исполнявший роль сына мадам Таманцевой. Остальные были милы, но ничего особенного не явили, поскольку их совершенно «забил» суфлёр, обладавший явными задатками трагика. Он так увлёкся, что в своей будке разыгрывал свой спектакль, выступая во всех ролях сразу. Публика видеть его не могла, зато прекрасно слышала».
По окончании драмы, уже на выходе из клуба, известный коломенский трактирщик заявил, ни к кому не обращаясь, но утверждающим тоном:
– А всё-таки в балаганы завтра пойду!
И многие с ним согласились:
– В балагане не в пример лучше!
Наплыв публики в балаганы был велик! Музыка грохочет там с утра до ночи, публика летает на качелях, дети кружатся на каруселях, народ надрывает животики, хохоча над проделками Петрушки. А в гостинице Фролова, «в номере, где годом раньше передрались купцы», демонстрировали крестьянскую девочку необычайной толщины. Уникальный ребёнок согласно представленным импресарио документам, имея от роду 10 лет, весил 12 пудов (192 кг.). Живой экспонат – страшного размера девочка –. смирно сидела на месте и… играла на гармонике. На лице её сияла слабоумная улыбка, а в глазах не было ни проблеска мысли. Поглазеть на это чудо приходила масса народу. Кто-то нашёл, что двенадцатипудовая девочка невероятно похожа на одну местную купчиху, и разошедшийся слух вызвал ещё больший ажиотаж вокруг этого аттракциона. Чтобы убедиться, имеет ли место заявленное сходство или всё это чепуха, многие приходили в номер к толстухе по несколько раз, исправно платя за визит. Мнения разделись, и возникло даже нечто вроде заговора, целью которого было заманить купчиху в номер толстой гармонистки, чтобы сличить оригинал с копией, и даже принимались пари, но план не сработал.
Как всегда на Масленицу по городу носились нарядные санки, запряженные лучшими лошадьми. Сырная неделя итожила сезон зимних свадеб, и среди катающихся было заметно много молодоженов. Их можно было отличить по лентам, которыми перепоясывали себя кучера свадебных санных поездов.
Стихами «Проезжего корнета» это выражено так:
Свадьбы и катанья,
Город весь кипит.
Пьянство, ликованье,
Музыка гремит.
Общее веселье,
Нету тишины,
Кутежи похмелье
И блины, блины…
Праздники нищих
Когда сразу после масленичного разгула наступал Великий пост, в былые времена всюду в Коломне воцарялась тишина. Закон запрещал в эту пору все виды увеселений. В трактирах не заводили музыкальные машины и органы, театры и цирки не давали представлений, не устраивались балы и иные шумные собрания. Гиляровский не обошёл вниманием и эту сторону коломенской жизни.
«Тишина в городе стоит мёртвая. Заметно прибавилось нищих, которых по традиции любят коломенские купцы, занимающиеся благотворительностью. У многих зажиточных горожан назначены специальные дни – вроде светских журфиксов – когда каждому обратившемуся за подаянием выдается по пятаку, а то и по гривеннику. В такие «дачные дни» коломенские кабаки и трактиры, любимые нищей братией, бывают полнёхоньки. Там всё пожертвованное вскоре переходит в кассы кабатчиков и трактирщиков, задающих умопомрачительные оргии. Это касается и «специальных нищих» и профессиональных попрошаек».
В этой пёстрой толпе попадались порой весьма колоритные фигуры. Так, весной 1881-го под Коломной, на берегу Москвы-реки разбил свои дерюжные шатры небольшой цыганский табор. Это были настоящие «кочевые ромалы». Не знались они с «осёдлыми» соплеменниками – кузнецами, коновалами и лошадиными барышниками, издавна жившими в коломенской Ямской слободе.
Загадка происхождения и кочевой образ жизни этого удивительного народа, породили убеждение, что цыгане происходят от древних египтян, и от того за ними закрепилось прозвище «фараоново племя». Кочевье «египтян» у Москвы-реки охраняли несколько здоровенных собак-овчарок, но это было скорее излишней предосторожностью, поскольку красть у двух цыганских семей было совершенно нечего. Да и слухи всегда окружавшие «фараоново племя» отбивали охоту приближаться к шатрам без особенной нужды. Из всего города один только неуёмный репортёр Гиляровский решился сходить к цыганам, чтобы просто посмотреть, как они живут.
Житьишко это было совсем скверное! Пригласив «барина» к своим кострам, цыгане особенно ничего от него не скрывали. Считались они мещанами Бобровского уезда Воронежской губернии, но из всех документов у них было только «отношение» бобровской мещанской управы, в которой мещанину Боброву предлагалось явиться для уплаты податей и получения паспорта. Да ещё имелась бумажка, дозволявшая двухмесячное проживание в Коломенском уезде.
Для цыган Бобровых Великий пост был совсем не в диковину – они вынужденно постились едва ли не круглый год. Питались большей частью жидкими пустыми щами или похлёбкой, в которой «крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой», да ещё пекли в золе костров картошку, которая часто заменяла им хлеб. В Коломну они пришли побираться, считая, что город для этого очень подходящий.
- Лучше местного купечества людей и не найти! – говорил старый цыган: – Иной хоть и поломается перед тобой себя потешая и «фараоном египетским» обзовёт, а всё равно потом даст не менее пятачка, а то и гривенник отвалит.
По их житью такие подаяния были большими деньгами. Да ещё цыганки хорошо подрабатывали, гадая на рыночной площади, а потому Бобровы собирались остаться в Коломне до лета, прежде чем тронуться дальше. На большее они не претендовали.
Весело веселье – тяжело похмелье
Во время поста 1881 года особо отличились купцы Фёдор Семенович Шанин, Василий Архипович Бабаев да Пётр Иванович Конакин. Они посетили популярный в городе трактир Шварёва у Житной площади (нынче угол Октябрьской Революции и улицы Зайцева, выход на площадь Двух Революций). Не боясь оскоромиться, спросили они водочки, так как в народе царило убеждение, что водка продукт «не жирный», из тех, что «и монаси приемлют». Опасность и соблазн оскоромиться таился в закуске, но тут уж купцы все правила соблюдали до тонкости, специально спросив постного.
В том же трактире где обосновалась компания этих «постников», крутился разорившийся купец Добычин, который поджидал тех, кто мог бы его угостить. Узрев претерпевшего финансовую катастрофу давнего знакомца, Шанин, Бабаев и Конакин позвали его к своему столу, потчевали водкой и кормили. Когда же все основательно подпили, купцы решили «себя потешить». Потребовали у полового ножницы, и, повалив пьяненького старика на пол, отхватили его седую бороду, после чего долго смеялись над Добычиным, находя свою выходку очень остроумной. Несчастный Добычин ходил жаловаться на своих обидчиков участковому мировому судье, но управы на богатых торговцев и фабрикантов кабацкий побирушка не нашёл. Репортер Гиляровский отозвался на это стихотворным сетованием:
Над стариком надругались безбожно
Чтоб хвалиться всем этим потом
Это смешно
Ну, а скоромного съесть невозможно
Даже кусочка Великим постом
Это грешно
Это «постное происшествие» не пошло впрок никому из его участников. На Сырной неделе 1883 года те же купцы в том же трактире зазвали на угощение всё того же Добычина, подговорив его «на спор» пить водку чайными стаканами. Осилив четыре стакана, любитель дармового винца рухнул без памяти, а компания шутников, послав за краской, которую один из купцов производил на собственной фабрике, выкрасила беспамятного пьянчугу под «дикого индейца в полной боевой раскраске», чучело которого они видели в музее чудес Гасслера, гастролировавшего в городе.
Почти до середины Великого поста Добычин потом ходил весь в цветных разводах, пока крепкая краска не сошла с него «естественным путем». Всё это время он служил темой для пересудов и нравоучительных назиданий, будучи наглядной демонстрацией пагубности страсти к горячительным напиткам на чужой счёт.
Как в романе
Имели в Коломне собственные дома двое зажиточных горожан: коллежский секретарь Михаил Васильевич Зубцов и московский мещанин Павел Александрович Лавров. И вот 17 марта 1882 года они одновременно получили письма, подписанные страшным именем атамана Чуркина. Оба послания подбросили во дворы, где их и подобрали слуги. Письма были написаны одной рукой, и содержали одинаковые требование отнести в указанное место двадцать рублей ассигнациями. Автор настоятельно рекомендовал господам Зубцову и Лаврову держать язык за зубами, а в случае неисполнения этих требований, грозил подпалить их дома.
Возможно, адресатов вымогателя было и больше, но в полицию обратились только Зубцов и Лавров, у которых хватило на это духу. На такое тогда могли решиться немногие, потому что имя знаменитого Чуркина в то время было у всех на слуху.
Самая яркая звезда разбойничьего эпоса Подмосковья – Василий Васильевич Чуркин был уроженцем Гуслиц, глухого края на границах Московской, Рязанской и Владимирской губерний, сплошь населённого старообрядцами. Деревня Барская, в которой жили Чуркины, входила в Запонорскую волость, известную так же под местным названием «Заход». Места это искони считались разбойничьими, и в заходских деревнях ещё прежде Чуркина родилось немало уголовных знаменитостей.
Во млады лета Васька работал в красильной мастерской ткацкой фабрики Балашова в деревне Куровской, и понемногу подворовывал. В первый раз он попался на краже со взломом, и Владимирский окружной суд в 1870 году отмерил ему 2 года 8 месяцев тюрьмы, откуда он сбежал, и стой поры скрывался. Ещё раньше Василия стал разбойничать его старший брат Степан, дважды бежавший с сибирской каторги. Вот к нему и его приятелям молодой беглый вор и прибился. После того как Степана второй раз укатали в каторгу, а старый атаман Егор Филатов, тяжело заболев отошёл от дел, Васька собрал свою шайку.
Обычно ядро разбойничьей организации составляли 3-5 человек, скрывавшихся от властей. Летом они жили в лесных землянках, а на зиму забирались в дальние деревни, куда никакое начальство годами не заглядывало, и где люди жили по своим неписаным законам. По старому обычаю разбойники и воры никогда не «работали» там, где жили, а чужие молодцы в такие деревни не совались. Иметь в деревне «своих воров», которые были щедры с теми, кто давал им приют, считалось выгодным делом.
Вокруг «нелегалов» собиралась компания помощников, которых называли «оседлыми». Это были те же бандиты, только ещё имеющие возможность жить дома, легально, при собственных документах. Они были «наводчиками» при подготовке грабежей и краж, агентами, следившими за действиями полиции, связными между членами шайки, поставщиками всего необходимого в лесные убежища.
Главный доход разбойникам приносило вымогательство. Слово «рэкет» русским уголовникам той поры было неизвестно, а потому употребляли другое иностранное словечко «контрибуция». Со всех мало-мальски зажиточных обитателей округи взималась ежемесячную дань в размере от 5 до 25 рублей, смотря по достаткам. Тому, кто затруднялся деньгами, дозволялось «вносить» вином и съестными припасами. В роли сборщиков «контрибуции» выступали «оседлые», передававшие записки с требованием выплат сельским фабрикантам, трактирщикам, зажиточным крестьянам и получая по ним дань. Отказывавшихся платить карали поджогами, угоном скота, разорением фабрик, и прочим. Тех же, кто смел искать защиты от вымогателей у законной власти, разбойники убивали, «чтобы другим неповадно было», а развращённая взятками полиция бездействовала.
К тому времени, когда коломенские домовладельцы получили послания от Чуркина, гуслицкий атаман стал уже легендарной личностью. После целой череды арестов и побегов Васька года четыре скрывался в Москве, занимаясь воровством и мошенничествами. После того как террористы-революционеры из «Народной воли» сильно обеспокоили полицию и жандармов, всюду стали вводить «строгости», пошли всякие проверки да дознания. «Нелегальным» в больших городах жить стало опасно. Решив отсидеться в родных местах, Чуркин покинул Москву, однако и в Гуслицах не уберегся. То ли в его отсутствие место разбойничьего короля оказалось занято, то ли полицию основательно перетряхнули, да только в начале 80-х годов знаменитого атамана, прятавшегося в Запонорье, арестовали. Важного арестанта стерегли теперь крепко, и по суду отправили его «куда Макар телят не гонял».
Когда весной 1882-го записки «от Чуркина» появились в Коломне, местные полицейские предположили, что Васька опять сбежал, и прячется где-то в окрестностях города. Место, куда господин Зубцов должен был отнести деньги, взяли под наблюдение, и когда около 9 вечера полицейская засада захватила двух молодчиков, «взяв» их аккурат в тот момент, когда они доставали деньги.
К удивлению представителей власти вымогателями оказались великовозрастные сыновья почтенных родителей: сын статского советника Николай Петрович Иноземцев и коломенский мещанин Прокофий Лукьянов. На допросах оба показали, что Иноземцев подготовил письма, Прокофьев же подписался за грозного атамана. А додумались они до всего этого, начитавшись популярного романа «Разбойник Чуркин», в 1882 году частями выходившего на страницах газеты «Московский листок». И решили они сами взимать «контрибуции», чтобы разжиться деньгами на гульбу.
Соблазнившее молодцев на подражание Чуркину сочинение принадлежало перу редактора газеты «Московский листок» Пастухова. Он состряпал целый литературный сериал по мотивам подлинного «дела», которое у богородского полицейского исправника Афанасьева «одолжил» пронырливый Владимир Гиляровский. Популярность сериала о Ваське Чуркине вызвала множество подражаний, так что теперь уже трудно разобрать, где тут чей Чуркин, какой «настоящий», а какой «эрзац».
В истории создания «литературного Чуркина» Коломна сыграла свою роль. Господин сочинитель исправно кормился коломенскими новостями, и собирал здесь истории о гуслицких разбойниках. В городе о них знали не понаслышке: брат Васьки Чуркина сиживал под следствием в местном тюремном замке, кое-кто из местных бывал в «оседлых», а иные платили контрибуции.
К тому времени, когда коломенские молодцы из порядочных семей решили «сработать под Чуркина» атамана, отбывавшего ссылку в Верхотурье, зарезали в пьяной драке. Впрочем, говорят, это был очередной его трюк – распустив слух о своей гибели, Василий скрылся, и жил где-то в Сибири до глубокой старости. Правда ль это или нет, теперь уж не определить, а нынче Василий Чуркин стал частью специфического гуслицкого фольклора, персонажем сказок, легенд и песен, в которых он предстает колдуном, способным обернуться кем угодно, и сбежать из любого заточения.
С той поры минуло не так много времени, а имя молодого балбеса Иноземцева снова попало на страницы газет в разделах «Происшествия» и «Хроника». Вечером 9 июня 1882 года сын статского советника двадцатипятилетний Николай Петрович Иноземцев, явился на квартиру свояка, мещанина Николая Карпова, у которого временно поселилась супруга Иноземцева, Раиса Павловна. Она покинула беспутного мужа, склонного к разного рода пакостям с явным криминальным оттенком. Не исключено, что последней каплей переполнившей чашу терпения Раисы стала история с подмётными письмами.
Арест мало повлиял на норов Иноземцева, и всего три месяца спустя после скандала с «чуркинскими» посланиями Николаша учинил на квартире шурина безобразный скандал. Разговор с супругой закончился ссорой, перешедшей в ругань. Распалившийся сын статского советника набросился на многострадальную Раису Павловну с сапожным ножом. Первый удар пришелся в руку, когда она пыталась прикрыться от ножа, а когда несчастная бросилась в соседнюю комнату, он настиг её в дверях и саданул ещё разок в спину. Когда кровь, хлынувшая фонтаном из ран, залила пол в комнате, в доме Карпова поднялся переполох, Иноземцев сумел скрыться. Раненную повезли в больницу. Врачи нашли полученные Иноземцевой раны опасными. Полиция объявила мужа-садиста в розыск, но чем это дело кончилось, из газетных статей не усматривается.
Корнет уехал насовсем
Пристальным интересом жизнь в Коломенском уезде у Владимира Гиляровского пользовалась года с два, покуда он набирал популярность среди московских читателей. Позже «Проезжий корнет», бывало, что и заглядывал в Коломну, но и звался он уже по иному, и писал без ярких подробностей, а стихи на актуальные тему так и вовсе забросил. Как и всё в этом мире, эпоха «Проезжего корнета» имела своё начало и свой конец. И тем не менее… В старых газетах пером Гиляровского запечатлено зыбкое, словно бы в некачественном зеркале, отражение реалий того времени. Хоть и с трудом, но рассмотреть желаемые подробности этого давнего уже прошлого вполне можно. Главное в этих репортерских заметках их подлинность, бесхитростная натуральность, которая ценнее самых изящных и сложно выписанных сюжетов. Сегодня это большой дефицит для историков, и каждая такая находка считается везением для исследователя.