Сергей набрал номер. Ровные, длинные гудки послышались тотчас же, послышались и тут же оборвались – телефонистка вышла на связь и коротко попросила: «Подождите минуту». Она не то отошла в сторону, не то просто прикрыла ладонью микрофон, и её голос зазвучал глуше. На том конце провода разговаривали – отозвавшаяся телефонистка и ещё кто то – вероятно, подруга.
Сергей посмотрел на часы, оглянулся. С цветущих тополей осыпался пух. Белые островки обступили киоск, клумбу, телефонную будку. Покачиваясь из стороны в сторону, простучал по рельсам трамвай.
«Ещё встретим принца – какие наши годы!» – услышал Сергей, и тот же самый голос деловито произнёс:
– Слушаю вас. Двадцать первая.
– Видите ли, – замешкался Сергей, подбирая слова, чтоб изложить свою просьбу покороче, – я впервые в вашем городе и хотел бы ознакомиться с достопримечательностями. Вы не подскажете?..
– Никак на экскурсию собрались, молодой человек?! – перебила телефонистка и таким тоном, словно бы Сергей затевал игру или розыгрыш. Она, надо думать, всё ещё была под впечатлением от разговора с подругой.
– На экскурсию, – подтвердил Сергей и, помедлив, прибавил, – и, представьте себе, под маминым присмотром.
Случайная шутка показалась Сергею неуместной и глупой.
– А может, я за вами присмотрю? – не без юмора ответила телефонистка и засмеялась. Её смех был столь же приятен, как и голос.
Приезжий и местная жительница в приподнятом настроении сами не заметили, как перешли в разговоре на «ты».
– Что, если мы и вправду встретимся, и ты покажешь мне город? – уже всерьёз предложил Сергей.
– Опиши меня по голосу: угадаешь – приду, – ответила она.
И Сергей принялся угадывать.
Цвет глаз, овал лица, причёска, фигура – ровным счётом ничего не совпало. При каждом несоответствии они оба смеялись так, как смеются дети, счастливые от игры в «испорченный телефон». Счастливые своим неведением о мимолётности детства…
На свидание Сергей опоздал. В безоблачном небе стояло солнце, словно сгорая от нетерпения узнать, чем закончится этот забавный роман. Короткая тень путалась под ногами, как бы противясь предстоящей встрече. Глаза открыто и равнодушно глядели вперёд и в никуда, и только походка выдавала волнение.
Сергей издали узнал описанный ею памятник. Тёмные каменные фигуры солдат то ли поднимались в рост, то ли опускались на колени. Алые цветы в подножии монумента отливали кровью.
Она не встала с последней от края скамьи и не пошла Сергею навстречу. Её забавляло то, как Сергей скользил глазами по женским лицам и незадачливо улыбался, не находя её, не узнавая. Невысокий, немодно одетый, он явно не походил на принца, и она не спешила обнаружить себя. Женщина всегда имеет право на выбор. Красота и молодость – её сила и её же слабость. И что способно соединить их воедино? Страсть? Любовь? Безумие?
И только тогда, когда Сергей направился прочь, она догнала его и окликнула.
Сергей молча выслушал её оправдание и зачем то спросил, глядя в сторону монумента:
– Как называется этот памятник?
– «Без пяти семь», – последовал ответ.
– Почему «семь» и почему «без пяти»?
– Ровно в семь закрывается винный отдел – вот каменные мужики и рванулись к магазину.
Она улыбнулась, ища примирения, надеясь, что от шутки и он улыбнется. Сергей не улыбнулся, сказал:
– Нельзя смеяться над прошлым.
– Я не смеюсь. Это шутка. Все шутки смешные.
– «Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно…»
– Чьи это стихи? Лермонтов?
– Да.
– А я Есенина больше люблю и знаешь, почему? Он и обо мне написал: «Как васильки во ржи, цветут в лице глаза…»
– Похоже, – согласился Сергей, взглянув на неё, – у тебя тоже голубые глаза и светлые длинные волосы.
Они помолчали, думая о себе, друг о друге и о любви, об этой волшебнице, чей приход всегда внезапен и тих, а уход молчалив и бесследен.
– Что мы стоим? – нарушила молчанье она. – Ведь ты хотел посмотреть город.
– Я передумал.
– Из за меня?
– Из за тебя.
Она подняла под тополем прутик и стала вычерчивать им на песке его имя. Каждую букву она нарочно выводила с усердием первоклассницы и приговаривала, улыбаясь: «Э-с-с – серьезный, Е-э-э – единственный, Эр-р – романтичный…»
Легкий ветерок шевелил её волосы, платье. Белые невесомые пушинки вились в воздухе, перекатывались по земле, оседали на плечи.
Сергей вынул из кармана карандаш и записную книжку.
– Ты что там делаешь? – окликнула Сергея она, начертив после имени три восклицательных знака. – Мои слова записываешь, что ли?
– Почти угадала, – ответил Сергей.
Она бросила прут, подошла к Сергею, заглянула в блокнот – и узнала в наброске себя: свой острый подбородок, ямочки на щеках, свои смеющиеся глаза, свою грустную улыбку.
– Похоже то как! – не удержалась, воскликнула она. – Ты что, художник?
– Не совсем. По духу только.
– Что так? Вдохновение не посещает? Муза покинула?
– Она самая. И ещё фортуна.
– Возьми меня замуж. Я буду твоею музой. Я смогу. Не веришь?
– Ты и в самом деле очень живописна. Хочешь, я напишу твой портрет?
– Хочу. Мой портрет обойдёт все галереи мира и принесёт…тебе… славу.
Последние слова она произнесла торжественно, отделяя их друг от друга. Наверное, именно так говорила Жозефина с Наполеоном, когда тот возвращался к ней после очередной победы.
– А когда я умру, – подхватил шутку Сергей, – ты издашь свои мемуары. Ты расскажешь удивленному миру, какого гения не приметило человечество.
Карандаш ещё несколько раз коснулся бумаги. Сергей вырвал лист и сказал, протягивая: «Возьми. Сохрани для потомков». И тут же как бы между прочим заметил: «На обороте мой телефон. Разочаруешься в принце – позвони. А твой портрет я всё равно напишу, по памяти».
Она пообещала позвонить – и позвонила. В тот год так же, дольше обычного, цвели тополя. Одинокая пушинка влетела в раскрытое окно и опустилась ей на колени. Задумавшись, она отодвинула книгу, подержала на ладони пушинку и подошла к зеркалу. Поспешное, недолгое замужество мало изменило её облик. Её сильное молодое тело, независимый взгляд по-прежнему задерживали на себе внимание мужчин, но она уже не придавала этому значения. Грусть гордого одиночества проступила на её лице, а в глубине души не ослабевала вечная, нескончаемая надежда на женское счастье, на лучший удел.
Сердце тосковало по любви, но разум не давал воли чувствам.
«Ты в самом деле очень живописна», – припоминались ей иногда бесхитростные слова Сергея. И тогда она вынимала из-под настольного стекла набросок портрет, сразу же после свадьбы разорванный пополам ревнивым мужем и бережно склеенный ею. Вот и сейчас она глядела на себя, узнавая свою грустную улыбку, свои смеющиеся глаза, и думала: «Странно-то как! Встретились и расстались. Между нами не было ничего, а я его помню. Помнит ли он меня?»
Знала бы она, что Сергей её тоже вспоминает и так же, как и она, глядит на портрет. Он сдержал слово, исполнил свое полуребяческое обещание, каприз художника, сердца ли. Откуда ей было знать, что именно её портрет – единственное украшение его комнаты, что воспоминание о ней – единственное для него утешение в минуту грусти и душевного непокоя.
…Сергей стоял на пороге, намереваясь уйти, но внезапный телефонный звонок заставил его вернуться. «Междугородный», – определил по зуммеру Сергей. Осмеливаясь позвонить, она посчитала, что не застанет его дома, и другие жильцы, ничего не подозревая, возвестят ей о том, что за её спиною только что загорелся мост, навсегда оборвав дорогу назад, к прошлому. Потому то нежданная готовность Сергея услышать, узнать – и либо позвать, либо оттолкнуть – остановила её.
Услышав короткие гудки, Сергей положил трубку, веря и не веря, что она наконец позвонила, и он не успел или не посмел выговорить то, быть может, единственное слово, которое она хотела услышать от него.
Они оба стояли в растерянности, а за окнами, то ли утешая, то ли укоряя его и её, летел тополиный пух, этот летний снег – первый и последний в году.